делалось неспокойно, приходил сюда и подолгу стоял возле гробницы, размышляя о минувшем и отыскивая в нем благостное для себя. Им, первым, было непросто оказаться в чужом краю в соседстве с людьми, кого в прежние леты они не то чтобы сторонились, скорее, старались не замечать. Впрочем, и тогда было нечто, соединявшее их, наверное, решительность, с какой и те, и другие обрушивались на иноверцев, кто поклонялся своему Богу, видя его в облике ли человека, восседающего на плывущем по небу облаке, в солнечных ли лучах, скользящих по земной поверхности, живительных, наполненных вселенским духом, говорящих о малости сущего, требующих от людей, чтобы они не отрекались от сей малости, но воплощались в ней, обретя бессмертную душу. Может, это, соединяющее людей разной веры и было причиной того, что хорезмийцы охотно приняли приглашение иудейского царя и стали служить ему. Впрочем, так произошло не сразу, а лишь время спустя, когда они поняли, что ходу назад им нет: земли Хорезма к тому времени оказались под тяжелой рукой Халифа, а тот не прощал отступников. Перемена в судьбе выходцев из Хорезма, хотя и была многими воспринята болезненно, не поколебала в их духе, тем более, что пришли они сюда вместе с семьями и обосновались на новых землях прочно и ничем не утесняемо. Они стали верной опорой мэлэха. Блестяще владея воинским ремеслом, понимая истинное его назначение, как и свое собственное, они укрепили мощь Хазарии, приведя в повиновение ей все соседствующие с каганатом племена. За то и были вознаграждены. Для них соорудили из красного кирпича мечеть недалеко от царского дворца, в разных концах города воздвигли сиящие пики минаретов. А потом появилась гробница, возле которой теперь стоял везирь и считывал из памяти, и на сердце у него не то, чтобы укреплялось, он был истинным сыном Пророка, и понимал земную жизнь как временное пристанище, после миновения которой надобно ждать чего-то другого, ослепительно яркого и дивно прозрачного, подобно хрустальной воде в горном арыке, но как бы расслаблялось, утишивалось, отстраняя от надвинувшейся на него тревоги. Про нее не скажешь, что она отчетливо обозначаема в сознании, она точно бы приглушена привычными чувствами, говорящими о надежности всего, что сделано им по воле Песаха, которая принималась, как если бы рождена была его мыслью, благожелательно и с тихой, ничего в нем не сдвигающей покорностью.
Воздух возле гробницы пропитался запахом роз и виноградной лозы. Ахмад с удовольствием вдыхал его и все более укреплялся в духе. И к тому времени, когда к нему подошли длиннобородые имамы и заговорили, перебивая друг друга, о том, что из города Булгара пришел некто, засланный туда для наблюдения за умами исмаильтян, и сказал, что среди них ныне наблюдается разброд и шатание, везирь стал спокоен и с легкой усмешкой оглядел имамов. У одного из правоверных слегка размоталась чалма, но тот не замечал этого, упорно смотрел на везиря, как если бы требовал от него немедленного наказания пошатнувшихся в вере. Ахмад сказал жестко:
— Видать, прослышали правоверные Булгара о приближении к городу ратников росского кагана и пустили в душу смуту. Но за этим надо следить вам, почтенные хранители Истины. Я ж только воин, стоящий на ее страже.
Он и не посмотрел на имамов, когда уходил. Они вдруг сделались ему неприятны. Странно, он не сказал бы, отчего так? Иль в прежнее время имамы не требовали от него вмешательства в чью-то жизнь, чтобы утвердить ее или оборвать ударом сабли? Но раньше он не противился этому, понимая про свою власть над людьми. Что же поменялось теперь?
Имамы с досадливым недоумением глядели, как он удалялся от них, сопровождаемый немногочисленной охраной. Служителям Аллаха помнилось, что он пренебрегает ими, чего никогда не наблюдалось прежде, и в них что-то стронулось. Значит, и впрямь неладно в каганате, что-то подтачивает ту жизнь, к которой они привыкли? Значит, и она, эта жизнь, способна обрушиться или обрести новые черты, противные их суждению о земном и небесном мирах?
Имамы молчали, прислушиваясь к себе, и было слышно, как журчит протекающий у их ног сребротелый арык, как шелестят тонкие пузырчатые листья, утяжеляя виноградную лозу. С нее, убыстряясь, стекают крупные водяные капли. Что же все-таки происходит? Отчего на прежде многоголосых улицах, утопающих в яркой, чуть даже выспренной зелени, не колеблемой и малым ветерком, угасло всякое движение? Только приметишь путника в холщовом халате с заткнутыми у черного кожаного пояса полами, как тут же он завернет на чей-либо двор, и опять на улице сделается пустынно и словно бы даже заброшенно. Во всяком случае, так ныне казалось и не самому слабейшему духом имаму. Странно. Можно подумать, что и в старые леты не хаживала Русь походами в их земли. Хаживала. Но всякий раз правоверные вместе с иудеями находили на нее управу. Что же изменилось?.. Ну, подошел каган Руси со дружиной к Булгару. Но ведь не взял город. Сказывают, стоит у стен его. Надо думать, через какое-то время уйдет восвояси. Высокочтимым хотелось верить в это, и они напрягали в душе все укрепляющее в ней, однако ж не могли ничего поделать с беспокойством. С тем и разошлись, хотя и предполагали оказаться на приеме у высокородного везиря. Но тот даже и не вспомнил о недавнем уговоре и покинул их. И да простятся ему прегрешения его! А они есть у него. Есть. Уж давно ползет слух, что повязан он крепко с держателями иудейской веры и тайно ходит в синагогу.
К тому времени, когда имамы начали расходиться, Ахмад выезжал из городских ворот. Теперь в нем не осталось и тени сомнения, тем более душевной смуты. А ведь она какое-то время преобладала и подталкивала его к нелегким раздумьям. Он со вниманием оглядел городские стены, а потом широкий ров, заполненный водой, и остался доволен. Нет, не одолеть этой преграды строптивому кагану Руси!
Ахмад переехал на ту сторону по узкому мостику, переброшенному через ров. Тут было сооружено много сторожевых башен, откуда наблюдали за ним сотни глаз. И он опять мысленно сказал, нет, не одолеть Святославу этой преграды. Надо думать, тут он и найдет свой конец. Впрочем, почему именно тут, а не раньше? Везирь не сразу согласился с беками, когда они предложили держать войско на островных землях.
— Нам не следует дробить силы, — сказал тогда. — Святослав крепок своими ратями, а вместе решителен и хитер. Разве кто-то другой осмелился бы сплавляться в лодьях по Великой реке, на берегах которой живут враждебные ему племена?
Может,
