и так. Но, может, и нет? Везирь не очень-то доверял племенам, в свое время признавшим над собой власть каганата, хотя причины для этого вроде бы не было. Но мало ли как может повернуться? Он был осторожен, а вместе с тем безоговорочно верил мэлэху, на этот раз принявшему сторону беков, привыкнув проникаться его суждениями, отыскивая в них надобное каганату, нашедшему в своем вожде нерушимую укрепу. И да не обломается она ни о чью силу и воссияет в истинной мощи!
Нет, конечно же, Ахмад не считал иудейского царя тенью Бога на земле, но полагал, что он более других блещет умом и знанием истинной сути земной жизни. А она есть красная пыль на длинной караванной тропе. Вот подует суховей и унесет ее, и уж не отыщешь следа от той малости. Пребывающая сама в себе, она ни к чему в земном мире не притягиваема, но как бы даже чужда ему изначально: всякое рождение есть предтеча смертного увядания. Она, эта суть, несет в своем зародыше зерна отчуждения и от небесного мира, хотя и во всякую пору притягиваема к нему слабой мыслью.
Удивительно все-таки… С того дня, когда Песах ввел его во Дворец, Ахмад охотно подчинился воле мэлэха. Не возражал и тогда, когда тот привел к нему черноокую девицу из своего рода и сказал, что она сделается жемчужиной его гарема и нарожает ему много сынов, которыми будет гордиться каганат. Воистину и самое малое, коль скоро от земной благодати, способно воссиять ярко и неизбывно. Сарра, жена его, стала для него чем-то вроде божественного откровения, которого всегда мало. И очень скоро случилось так, что он и дня не мог прожить без нее, доброй и нежной, умеющей быть неприметной и ненавязчивой, а вместе желанной. И с годами Сарра не утратила прежней красоты. Она родила ему пятерых сыновей. Выпадали дни, когда Ахмад подумывал: «А на что мне гарем? Не распустить ли?..» И он, наверное, так бы и поступил, если бы не опасался, что правоверные не поймут его. А это было бы худо: человек не властен над тем, что дано волей небес. К тому же возлюбленная жена воспротивилась этому его намерению. Сарра часто говорила, что и жемчужное ожерелье, если сокрыто от людских глаз, блестит ярче, и узор на нем многогранней и тоньше.
Ахмад ныне в светлом чекмене, на голове высокая хорезмийская шапка, сидит в седле прямо, строго смотрит перед собой, уже отвлекшись от приятных мыслей, думая про войско, которое стало табором на Большом Острове. Тут собраны лучшие из лучших, их называли гулямами за удаль и бесстрашие, за презрение к смерти, но, скорее, даже не так, за уважение к ней, ибо лишь переступив черту в священной войне за веру можно оказаться в небесных сферах в соседстве с Пророком и обернуться малым лучом в сиянии его Славы. А эта начавшаяся война с неверными, кажется, таковой и станет. Так понимали ее не только атабеки и беки, но и сарбазы в узких чапанах и в легких, выделанных из воловьей кожи, сапогах, а часто и в бараньих шапках, как если бы, однажды придя в Хорезм и поступив на службу к хаджибам шаха, они не хотели поменять в себе и оставались верны традициям, рожденным в Великой степи и сохраняемым ими теперь уже противно естеству здешней природы. Разумеется, везирь мог и поменять в их душевном настрое и обломать еще сохраняющееся в степняках, но он был мудр и знал, что всякое обламывание сердечной сущности человека делает его слабее, оброняет дух в нем.
Земля, по которой ехал везирь, была мягкой, зыбучей, местами обильно устланной камышовыми зарослями. Иной раз кони «съезжали» с тропы, обозначенной редкими колышками, и тогда сардарам приходилось вытаскивать их из темного гнилого болота с притайными гиблыми местами, денно и нощно ухающего с какой-то даже страстью, пугающей и самого смелого. Ахмаду вдруг пришло в голову почти невероятное, противное сути его, сказавшее: а если каган Руси окажется в этих болотах, то и погибнет, как и те сородичи его, кто, однажды пройдя Хвалисским морем, напал на прибрежные города, преклонившие колена пред ликом священного Пророка. Тогда россы попросили царя Иосифа пропустить их чрез свои земли с богатой добычей. И мэлэх не отказал и притворно ласково принял их и поил сладостно терпким вином, а потом повелел умертвить россов, а их было тысяч тридцать. И гулямы с охотой набросились на спящих россов и почти всех перебили, а те из них, кто сумел прорваться сквозь тесные ряды воинов Хазарии, нашли погибель в этих, прозываемых мертвыми, болотах.
«Так будет всегда!..» — досадуя на себя, однако ж не умея отделаться от нечаянно обжегшей его мысли, буркнул Ахмад и стегнул скакуна плетью. Тот рванул и, высоко вскинув гривастую голову и всхрапнув, выметнулся на сухой, берестяно-белый берег болота. Случись такое на проложенной меж гиблых мест тропе, скакун мог и провалиться и едва ли потом удалось бы вытащить его. Но про это знал лишь старый боевой конь везиря, привыкший понимать хозяина, и обиженный тем, что тот хлестнул его плетью. Еще какое-то время он сохранял обиду на хозяина и капризничал, норовил ослабить тонкие ременные поводья и переступал точеными легкими ногами, а потом успокоился и подавил в себе обиду. Это случилось, наверное, потому, что хозяин, хотя и пребывал в не лучшем состоянии духа, потрепал скакуна по шее и что-то ласково сказал ему.
Везиря ждали и как только он в сопровождении сардаров в ярких цветных кафтанах подъехал к высокому шатру, блистающему светло-розовой тканиной, к нему подошел высокорослый, с дерзкими черными глазами атабек Бикчир-баши, облаченный в темные, играющие золотом боевые доспехи. На прошлой седмице владыка Хазарии приказал ему ведать передовыми тысячами воинов, часть из которых ушла к Булгару, куда подступил каган Руси со своими ратями. Бикчир-баши придержал стремя, пока везирь слазил с коня, а потом провел его в шатер, справляясь о здоровье. Ахмад слушал и не слушал, со вниманием оглядывал Остров, заставленный множеством шатров, видел, как наказывали плетью молодого воина за какую-то провинность, привязав его за руки к конюшенному столбу, обратил внимание и на то, как ухожены были пасущиеся на широкой поляне, утопающей в густой зелени, стреноженные боевые кони, как спокойно и деловито беки, тоже в боевых доспехах, отдавали распоряжения, и как тут же эти распоряжения подхватывались сардарами. Все четко и строго, нигде не наблюдалось суеты, все было отлажено не сегодня и не вчера,
