Все сели на полу в кружок: против покута пан отец, по левуюруку пан Данило, по правую руку пани Катерина и десять наивернейших молодцов всиних и желтых жупанах.
- Не люблю я этих галушек! — сказал пан отец, немного поевшии положивши ложку, — никакого вкуса нет!
"Знаю, что тебе лучше жидовская лапша", — подумалпро себя Данило.
- Отчего же, тесть, — продолжал он вслух, — ты говоришь, чтовкуса нет в галушках? Худо сделаны, что ли? Моя Катерина так делает галушки,что и гетьману редко достается есть такие. А брезгать ими нечего. Этохристианское кушанье! Все святые люди и угодники божии едали галушки.
Ни слова отец; замолчал и пан Данило.
Подали жареного кабана с капустою и сливами.
- Я не люблю свинины! — сказал Катеринин отец, выгребаяложкою капусту.
- Для чего же не любить свинины? — сказал Данило. — Однитурки и жиды не едят свинины.
Еще суровее нахмурился отец.
Только одну лемишку с молоком и ел старый отец и потянулвместо водки из фляжки, бывшей у него в пазухе, какую-то черную воду.
Пообедавши, заснул Данило молодецким сном и проснулся толькооколо вечера. Сел и стал писать листы в козацкое войско; а пани Катерина началакачать ногою люльку, сидя на лежанке. Сидит пан Данило, глядит левым глазом написание, а правым в окошко. А из окошка далеко блестят горы и Днепр. За Днепромсинеют леса. Мелькает сверху прояснившееся ночное небо. Но не далеким небом ине синим лесом любуется пан Данило: глядит он на выдавшийся мыс, на которомчернел старый замок. Ему почудилось, будто блеснуло в замке огнем узенькоеокошко. Но все тихо. Это, верно, показалось ему. Слышно только, как глухо шумитвнизу Днепр и с трех сторон, один за другим, отдаются удары мгновеннопробудившихся волн. Он не бунтует. Он, как старик, ворчит и ропщет; ему все немило; все переменилось около него; тихо враждует он с прибережными горами,лесами, лугами и несет на них жалобу в Черное море.
Вот по широкому Днепру зачернела лодка, и в замке снова какбудто блеснуло что-то. Потихоньку свистнул Данило, и выбежал на свист верныйхлопец.
- Бери, Стецько, с собою скорее острую саблю да винтовку даступай за мною!
- Ты идешь? — спросила пани Катерина.
- Иду, жена. Нужно обсмотреть все места, все ли в порядке.
- Мне, однако ж, страшно оставаться одной. Меня сон так иклонит. Что, если мне приснится то же самое? я даже не уверена, точно ли то сонбыл, — так это происходило живо.
- С тобою старуха остается; а в сенях и на дворе спяткозаки!
- Старуха спит уже, а козакам что-то не верится. Слушай, панДанило, замкни меня в комнате, а ключ возьми с собою. Мне тогда не так будетстрашно; а козаки пусть лягут перед дверями.
- Пусть будет так! — сказал Данило, стирая пыль с винтовки исыпля на полку порох.
Верный Стецько уже стоял одетый во всей козацкой сбруе.Данило надел смушевую шапку, закрыл окошко, задвинул засовами дверь, замкнул ивышел потихоньку из двора, промеж спавшими своими козаками, в горы.
Небо почти все прочистилось. Свежий ветер чуть-чуть навевалс Днепра. Если бы не слышно было издали стенания чайки, то все бы казалосьонемевшим. Но вот почудился шорох... Бурульбаш с верным слугою тихо спряталсяза терновник, прикрывавший срубленный засек. Кто-то в красном жупане, с двумяпистолетами, с саблею при боку, спускался с горы.
- Это тесть! — проговорил пан Данило, разглядывая его из-закуста. Зачем и куда ему идти в эту пору? Стецько! не зевай, смотри в оба глаза,куда возьмет дорогу пан отец. — Человек в красном жупане сошел на самый берег иповоротил к выдавшемуся мысу. — А! вот куда! — сказал пан Данило. — Что,Стецько, ведь он как раз потащился к колдуну в дупло.
- Да, верно, не в другое место, пан Данило! иначе мы бывидели его на другой стороне. Но он пропал около замка.
- Постой же, вылезем, а потом пойдем по следам. Тутчто-нибудь да кроется. Нет, Катерина, я говорил тебе, что отец твой недобрыйчеловек; не так он и делал все, как православный.
Уже мелькнули пан Данило и его верный хлопец на выдавшемсяберегу. Вот уже их и не видно. Непробудный лес, окружавший замок, спрятал их.Верхнее окошко тихо засветилось. Внизу стоят козаки и думают, как бы влезть им.Ни ворот, ни дверей не видно. Со двора, верно, есть ход; но как войти туда?Издали слышно, как гремят цепи и бегают собаки.
- Что я думаю долго! — сказал пан Данило, увидя перед окномвысокий дуб. — Стой тут, малый! я полезу на дуб; с него прямо можно глядеть вокошко.
Тут снял он с себя пояс, бросил вниз саблю, чтоб не звенела,и, ухватясь за ветви, поднялся вверх. Окошко все еще светилось. Присевши насук, возле самого окна уцепился он рукою за дерево и глядит: в комнате и свечинет, а светит. По стенам чудпые знаки. Висит оружие, но все странное: такого неносят ни турки, ни крымцы, ни ляхи, ни христиане, ни славный народ шведский.Под потолком взад и вперед мелькают нетопыри, и тень от них мелькает по стенам,по дверям, по помосту. Вот отворилась без скрыпа дверь. Входит кто-то в красномжупане и прямо к столу, накрытому белою скатертью. "Это он, это тесть!"Пан Данило опустился немного ниже и прижался крепче к дереву.
Но ему некогда глядеть, смотрит ли кто в окошко или нет. Онпришел пасмурен, не в духе, сдернул со стола скатерть — и вдруг по всей комнатетихо разлился прозрачно-голубой свет. Только не смешавшиеся волны прежнегобледно-золотого переливались, ныряли, словно в голубом море, и тянулись слоями,будто на мраморе. Тут поставил он на стон горшок и начал кидать в него какие-тотравы.
Пан Данило стал вглядываться и не заметил уже на немкрасного жупана; вместо того показались на нем широкие шаровары, какие носяттурки; за поясом пистолеты; на голове какая-то чудная шапка, исписанная вся нерусскою и не польскою грамотшю. Глянул в лицо — и лицо стало переменяться: носвытянулся и повиснул над губами; рот в минуту раздался до ушей; зуб выглянулизо рта, нагнулся на сторону, — и стал перед ним тот самый колдун, которыйпоказался на свадьбе у есаула. "Правдив сон твой, Катерина!" —подумал Бурульбаш.
Колдун стал прохаживаться вокруг стола, знаки стали быстреепеременяться на стене, а нетопыри залетали сильнее вниз и вверх, взад и вперед.Голубой свет становился реже, реже и совсем как будто потухнул. И светлицаосветилась уже тонким розовым светом. Казалось, с тихим звоном разливалсячудный свет по всем углам, и вдруг пропал, и стала тьма. Слышался только шум,будто ветер в тихий час вечера наигрывал, кружась по водному зеркалу, нагибаяеще ниже в воду серебряные ивы. И чудится пану Даниле, что в светлице блеститмесяц, ходят звезды, неясно мелькает темно-синее небо, и холод ночного воздухапахнул даже ему в лицо. И чудится пану Даниле (тут он стал щупать себя за усы,не спит ли), что уже не небо в светлице, а его собственная опочивальня: висятна стене его татарские и турецкие сабли; около стен полки, на полках домашняяпосуда и утварь; на столе хлеб и соль; висит люлька... но вместо образоввыглядывают страшные лица; на лежанке... но сгустившийся туман покрыл все, истало опять темно. И опять с чудным звоном осветилась вся светлица розовымсветом, и опять стоит колдун неподвижно в чудной чалме своей. Звуки сталисильнее и гуще, тонкий розовый свет становился ярче, и что-то белое, как будтооблако, веяло посреди хаты; и чудится пану Даниле, что облако то не облако, чтото стоит женщина; только из чего она: из воздуха, что ли, выткана? Отчего жеона стоит и земли не трогает, и не опершись ни на что, и сквозь неепросвечивает розовый свет, и мелькают на стене знаки? Вот она как-то пошевелилапрозрачною головою своею: тихо светятся ее бледно-голубые очи; волосы вьются ипадают по плечам ее, будто светло-серый туман; губы бледно алеют, будто сквозьбело-прозрачное утреннее небо льется едва приметный алый свет зари; брови слаботемнеют... Ах! это Катерина! Тут почувствовал Данило, что члены у негооковались; он силился говорить, но губы шевелились без звука.
