Что же Жак Лакан пытался втолковать научнойпсихоаналитической общественности?
Психоаналитики всю дорогу думали, что главные события психическойжизни человека разворачиваются в пространстве его, пропитанных эротизмом,отношений с родителями. Если верить психоанализу, у нас с нашими родителямисвязаны все самые острые, самые сильные чувства — начиная от любви ипривязанности, заканчивая ужасом и страхом. Отсюда в воспаленном воображенииученых рождались образы, достойные разве что античных трагедий: Эдип, убивающийсвоего отца и становящийся мужем своей матери, или Электра, любящая своего отцадо беспамятства и подговаривающая родного брата убить их мать-предательницу.Таковы, по мнению фрейдистских психоаналитиков, подсознательные комплексывсякого уважающего себя человека.
Жак Лакан не стал спорить с тем, что родители — люди в нашейжизни важные, но, однако же, главные, наиболее значительные ее события, помнению ученого, разворачиваются не в плоскости наших отношениях с родителями, ав пространстве наших отношении с самими собой. Впрочем, осознать, что мынаходимся сами с собой в неких отношениях, — это, право, не так-то просто.О каких отношениях с самими собой может идти речь, если мы никогда неприветствуем себя возгласом — «Доброе утро!», и не прощаемся сами с собой,желая самим же себе хороших сновидений? Что это за общение — без элементарных«здрасьте» и «до свидания»? Но на поверку это общение происходит, причем,постоянно, и идет полным ходом без всякого нашего на то соизволения, то естьавтоматически.
В возрасте от 6 до 18 месяцев современный младенецзнакомится с собственным зеркальным отражением, и для него это нечто большее,чем, например, то же самое знакомство с зеркалом, если знакомится с ним собакаили обезьяна. Да, собака понимает, что перед ней в зеркале не другая собака, ипотому не лезет к ней снюхиваться, а обезьяна понимает еще больше — она дажеспособна играть со своим зеркальным отражением, вполне «понимая», что это еесобственная игра с самой же собой. Однако, ни один из этих примеров неиллюстрирует того фантастического переворота, который случается в психикеребенка, когда он определяет в зеркале самого себя. Только человеческий ребенокосознает, что видит в зеркале не просто свое отражение, но себя — настоящего.Ведь, он никогда не видит себя своими Глазами. Руки видит, ноги видит, но себяцеликом — нет. Его руки и ноги, которые он внимательно изучает на первом годужизни, искренне удивляясь сим объектам, — это только части его тела, а вотон сам, целиком, находится там, по ту сторону зеркала.
Конечно, зеркало — это только метафора, о чем, к сожалению,частенько забывал даже сам Жак Лакан. Но если убрать зеркало из этой логики, тоона — эта логика — становится еще более впечатляющей. Можем ли мы знать себя,не видя себя? А ведь правда в том, что мы никогда не видим себя со стороны, мыможем только представить себя со стороны, но представить и видеть — это,все-таки, разные вещи. Мы не можем увидеть себя своими глазами, мы всегда видимсебя чужими. Даже в зеркале мы видим не свои глаза, а лишь отражение своихглаз.
Если же пойти в этих размышлениях еще дальше, то начинаешь понимать— речь идет не только о нашем внешнем облике, речь идет и о нашем внутреннемсодержании. Как мы можем сказать сами себе, что какое-то наше действие«хорошее» или «плохое»? Как можем мы сами решить, что сделали что-то «доброе»или «злое»? Нет, мы не можем это сделать самостоятельно, для этого намнеобходима некая выданная нам «извне» шкала оценки. Чтобы понять себя, мыдолжны научиться соизмерять себя с другими, но в результате мы, в каком-тосмысле, перестаем быть сами собой.
Впрочем, и это еще не все… Годовалый малыш тянет руку,показывая на какой-то предмет, например мячик, лежащий вне зоны егодосягаемости — на полу, за его кроваткой с высокими бортами. Этот знаменитыйуказательный жест ребенка, как доказали ученые, видоизмененный хватательный рефлекс.Малыш как бы схватывает вещь, но не своей рукой, а рукой своей мамы, которая вего воображении является в этот момент своеобразным продолжением егособственной руки, как щипцы в автомате с мягкими игрушками. Он не понимает, чтосвоим указательным пальцем он не берет вещь, а разговаривает с мамой. Но чтопроисходит в этот момент? Мама переспрашивает малыша: «Ты хочешь, чтобы я далатебе мячик?» Ребенок оживляется, услышав знакомый звук — «мячик», который онвоспринимает как некий атрибут, некое свойство этого загадочного сферическогопредмета. Мама поднимает с пола и подает ребенку мяч.
Милая, совершенно невинная зарисовка. Если бы не одно «но»;если бы не слово «хочешь». Мама называет желание ребенка. Он сам еще не понялсвоего желания, не осознал его, он просто потянул руку по направлению кпредмету, который по каким-то причинам привлек его внимание. А мама сказала:«Ты хочешь мяч?» Но «хотел» ли ребенок «мяч»? Формально — да. Однако же реальноон просто увидел некий предмет и протянул к нему руку, то есть без всякогожелания как желания. Вполне возможно, он просто хотел развлечься, вполневозможно, ему просто стало скучно в его манеже, вполне возможно, он тянулсядаже не к мячу, а к какому-то другому предмету, лежащему рядом, но при звуке«мяч» его внимание переключилось именно на мяч.
Определить — значит ограничить.
Оскар Уайльд
Вероятно, многие мои читатели пребывают сейчас в некоторойрастерянности, полагая, что автор этих строк слегка тронулся умом и городиткакую-то отчаянную и бессмысленную чушь. В конце концов, какая разница —тянулся ребенок к «мячу», или к «чему-то» неопределенному, или просто тянулся«куда-то»? «Хотел» или «не хотел»? Хотел ли он конкретно «мяч» или хотел просто«развлечься»? Обрадовался «знакомому звуку» или обрадовался тому, что мамаправильно поняла его просьбу? Какой смысл во всех этих нюансах? Кажется,никакого. Но смысл огромен! Это подмена желания. Естественная, неизбежная, носамая настоящая. Подлинное желание ребенка, которое он, вполне возможно искорее всего, сам не сознавал, не понимал толком, но имел, было заменено навнятное, понятное, конкретное, но не его желание. Иными словами, врастая вжизнь, ребенок отлучается не только от себя, которого он не видит иначе, кактолько в отражении (во взгляде на него со стороны других людей), но и от своегожелания, которое формализуют для него другие люди по их собственномуусмотрению. Какие истинные желания движут им? Чего он хочет на самом деле?Может ли быть, что слова, которое бы правильно и точно обозначало его подлинноежелание, не существует в природе или попросту ему неизвестно? И как этоскажется на всей его последующей жизни? Будет ли он в последующем иметь дело сосвоими желаниями или он постоянно будет путать то, что он хочет, с тем, что ондумает, что он хочет?
Стадия зеркала — своего рода ответ, реакция набеспомощность. Собственное я выполняет функцию протеза, как сказал бы Фрейд.Оно протезирует нехватку. Собственное я — фантазм на месте отсутствия.
Виктор Мазина
Ребенок плачет и не находит себе места. «Хочешь кушать, мойзолотой?» — говорит мать и дает ему грудь. Ребенок какое-то времясопротивляется, отворачивает голову. Но сосок матери уже прикоснулся к егогубам, те рефлекторно вытянулись вперед, а язычок выдавил первые каплиматеринского молока. Он начал есть, процесс пошел. Рефлексы сделали свое дело.Но хотел ли он есть? Мы не знаем и, более того, уже никогда не узнаем ответа наэтот вопрос. Допускаю, что в данном конкретном случае это вряд ли имееткакое-то принципиальное значение. Но зато потом, когда в пять, в десять или впятьдесят пять он будет успокаиваться, набивая себе рот пищей, и бесконечнотолстеть, вместо того чтобы удовлетворить какое-то другое свое, но неизвестноеему, желание, правильный ответ на этот вопрос был бы очень кстати.
