— Я тумал, фифу кифку!
От этого издевательского голоса боль растворилась в волнепаники. Увидев вампира совсем рядом, я содрогнулась.
— Фидел! Фидел кифку!
Он бросил передразнивать шепелявого попугайчика иухмыльнулся. Я дернулась от него, и сразу обнаружила, что за руки прикована кстене. На ногах тоже были кандалы. На мне — ни майки, ни джинсов, я осталасьтолько в трусиках и лифчике. Даже мои фирменные перчатки пропали. О господи!
— А теперь, милая, поговорим о деле. — В егоголосе уже не было насмешки, глаза застыли темным гранитом. — На когоработаешь?
Я так удивилась, что не сразу сумела ответить:
— Ни на кого я не работаю.
— Х…ня, — с расстановкой выговорил он, и не надобыло быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: что он мне не верит.
Я сжалась, когда он придвинулся ко мне.
— На кого работаешь? — уже с угрозой.
— Ни на кого.
От затрещины голова у меня запрокинулась. Слезы навернулисьна глаза, но пролиться я им не позволила. Я умру, но скулить не стану.
— Пошел к черту.
В ушах у меня зазвенело от новой затрещины. Теперь япочувствовала вкус крови.
— Еще раз спрашиваю: на кого работаешь?
Сплюнув кровь, я дерзко взглянула ему в глаза.
— Ни на кого, засранец!
Он удивленно уставился на меня, потом качнулся на каблуках изаржал так, что у меня в ушах зазвенело. Овладев собой, он нагнулся к самомумоему лицу. На свету блеснули клыки.
— Я знаю, что ты врешь.
Он шепнул это мне в лицо и склонился ниже, скользнул губамипо горлу. Я держалась прямо и мечтала только, чтобы у меня хватило сил немолить о пощаде.
Я кожей чувствовала его холодное дыхание.
— Я наверняка знаю, что ты врешь, — продолжалон, — потому что вчера наблюдал за тем типом. И видел, как он вышел с тойсамой рыжей девчонкой, которая до того отиралась вокруг меня. Я пошел следом,думал поймать его, пока он занят другим. И видел, как ты воткнула ему в сердцекол — и какой кол! — Он с торжеством сунул мне под нос моеусовершенствованное оружие. — Снаружи дерево, внутри серебро. Да уж, это«сделано в Америке»! Куда там Девону! И это еще не все. Ты сунула его вбагажник, отвезла к своему грузовичку, а там отрубила голову и зарыла отдельноот тела. И отправилась домой, весело насвистывая. Как ты умудрилась этопроделать, дьявол тебя побери? Ни на кого не работаешь? Тогда почему, стоит мнепринюхаться… — он почти ткнулся носом мне в ключицу и глубоко втянулвоздух, — я чувствую не только человечий запах? Пахнет вампиром — слабо,но ошибиться невозможно. Значит, у тебя есть босс. Подкармливает тебя своейкровью, да? Ты становишься сильнее и проворнее, но все равно остаешься всеголишь человеком. Мы, бедные вампиры, не замечаем угрозы. Видим только… еду.
Он пальцем прижал дергающуюся жилку у меня на горле.
— Ну, последний раз, пока я еще не забыл о хорошихманерах, — кто твой босс?
Я смотрела на него, понимая, что его лицо — последнее, что явижу. Я отбросила нахлынувшую горечь. Жаловаться не приходится. Быть может, мневсе-таки удалось сделать мир немножечко лучше. О большем и просить неприходится, и я вполне могу перед смертью сказать своему палачу правду.
— Нет у меня босса! — ехидно сообщила я.Вежливость была уже ни к чему. — Хочешь знать, почему я пахну и человеком,и вампиром? Потому что я такая и есть. Давным-давно моя мать встретилась стипом, который показался ей славным парнем. Он оказался вампиром и изнасиловалее. Прошло пять месяцев — и появилась я. Раньше времени, но совершеннонормальная, если не считать полного набора мерзких способностей. Когда маманаконец рассказала мне об отце, я дала ей слово, что буду убивать всехвампиров, каких сумею найти, — в отместку за ее обиду. И чтобы ни с кемдругим не случилось такой беды, как с ней. Она ведь с того раза боится выходитьиз дома! Я охотилась за нее, и единственное, о чем жалею сейчас, передсмертью, — что не прихватила с собой побольше таких, как ты!
Последние слова я почти выкрикнула, швырнула их ему в лицо.И зажмурилась, ожидая смертельного удара.
И ничего. Ни звука, ни удара, ни боли. Спустя минуту яприоткрыла глаза и в щелочку увидела, что он не сдвинулся с места. Онпостукивал себя пальцем по подбородку и разглядывал меня с выражением, которогоиначе как задумчивым не назовешь.
— Ну! — Голос у меня срывался от страха иотвращения. — Убивай же, ты, жалкий кровосос!
Он наградил меня насмешливым взглядом.
— Засранец, кровосос… Ты целуешь мамочку губками,которыми выговаривала такие слова?
— Не смей говорить о моей матери, убийца. Не таким, какты, о ней говорить!
Губы у него дрогнули в улыбке.
— Разбитый горшок упрекает чайник, что он черен? Тыубивала у меня на глазах. К тому же, если верить твоим словам, ты такая же, какя.
Я замотала головой.
— Вовсе я не такая! Вы все — чудовища, охотитесь наневинных людей и думать не думаете о тех, чью жизнь погубили! А я убивалавампиров, которые на меня нападали, — им просто не повезло, что яоказалась наготове. Может, в моих жилах и течет немного их проклятой крови, ноя, во всяком случае, пользуюсь этим, чтобы…
— Ох, да хватит уже, — бросил он устало, как будторебенка отчитывал. — Ты всегда столько трещишь? Неудивительно, что парниноровили сразу вцепиться тебе в глотку. Не могу сказать, что осуждаю их.
Я онемела и только беззвучно разевала рот. Как будто малобыло того, что он раньше вытворял, так теперь еще и это оскорбление. Надавалмне затрещин, так еще унизить хочет, прежде чем убить!
— Не хотела бы мешать тебе выражать сочувствие погибшимвампирам, но ты что-то не торопишься меня прикончить! — По-моему, этопрозвучало отважно.
Уж всяко лучше, чем хныкать.
Я и глазом моргнуть не успела, а он уже приник губами кбьющейся у меня на горле жилке. Я отчетливо ощутила, как царапнул кожу его зуб,и вся похолодела. Только бы не взмолиться о пощаде! Пожалуйста, только невзмолиться!
Он вдруг снова откинулся назад, оставив меня дрожать отстраха и облегчения. Вздернул бровь, разглядывая меня.
— Так торопишься умереть? Нет, раньше ты ответишь нанесколько вопросов.
— С чего ты взял, что я стану отвечать?
— Поверь мне, тебе же будет много лучше, если станешь.
Я откашлялась и попыталась справиться с сердцебиением. Нестоит самой напоминать ему о близости обеда.
— Что ты хочешь узнать? Может, и скажу.
Его ухмылочка стала шире. Приятно видеть, что хоть один изнас хорошо проводит время.
