Моей матери, которая верила в меня, даже когда я сама неверила.
1
Я оцепенела, увидев позади красно-синие вспышки. Как бы ястала объяснять, что везу в кузове? Свернула к обочине и почти не дышала, покашериф не подошел к окну кабины.
— Привет! Что-то случилось? — простодушнозаговорила я, моля Бога, чтобы глаза ничего не выдали.
Следи за собой. Ты же знаешь, что бывает, стоит тебе выйтииз себя.
— Да, у вас задняя фара погасла. Права и документы намашину, пожалуйста.
Вот зараза! Верно, это когда я загружала кузов. Так спешила,что было не до мелочей. Я протянула ему права — настоящие, не фальшивые. Онповодил фонариком, сравнивая лицо на фотографии с моим.
— Кэтрин Кроуфилд… Дочка Джастин Кроуфилд, да? ИзВишневого Сада Кроуфилдов?
— Да, сэр, — вежливо и равнодушно, будто мне вседо лампочки.
— Ну, Кэтрин, время к пяти утра. Почему это ты не дома?
Не могла же я рассказать ему, чем занимаюсь… Не хотелосьнарываться на крупные неприятности… или подписываться на долгий срок вкомнатке, где стены обиты мягким…
— Мне не спалось, вот и решила прокатиться.
К моему ужасу, он зашел сзади и посветил в кузов.
— А что это ты везешь?
А, ничего особенного. Труп под кучей мешков и еще топор…
— Вишню в мешках из бабушкиного сада.
Если бы сердце у меня стучало хоть немного громче, его быоглушило.
— Ах, вот как. — Он прошелся лучом фонарика погруде пластика. — Там один подтекает.
— Это ничего, — пискнула я. — Они вечноподтекают. Потому и вожу их в старом грузовичке. Там все дно красным заляпано.
Я с превеликим облегчением вздохнула, когда он оставил кузовв покое и вернулся к моему окну.
— Стало быть, ты катаешься так поздно, потому что тебене спится. — Он скривил губы в понимающей усмешке. Скользнул взглядом пооблегающей майке и растрепанным волосам. — И я должен этому верить?
Намек был таким прозрачным, что я едва не сорвалась. Онрешил, что я спала, да только не дома. Молчаливое обвинение, которомунасчитывалось уже двадцать три года, повисло между нами. «Вся в свою мамашу,а?» Не так-то легко быть незаконнорожденной в таком маленьком городке, гденикто не дает тебе об этом забыть. Считается, что в наше время это ничего незначит, да только Ликинг Фоллс в штате Огайо живет по собственным понятиям.
Я с великим трудом сдержала злость. Когда я злюсь, всечеловеческое сползает с меня, как ненужная шелуха.
— Нельзя ли, чтобы это осталось между нами,шериф? — Я опять невинно захлопала ресницами. Что ж, на покойника этотприем подействовал. — Честное слово, я больше не буду.
Он разглядывал меня и теребил свой ремень. Рубашка у него набрюхе чуть не лопалась, но я решила не обсуждать его фигуру. Промолчала и отом, что несло от него, как из пивной бочки. Наконец он улыбнулся, показавкривой зуб.
— Поезжай домой, Кэтрин Кроуфилд, и почини заднюю фару.
— Слушаюсь, сэр.
Обмякнув от облегчения, я завела мотор и поехала дальше.
Чуть не попалась. Впредь надо быть осторожней.
* * *
Кто-то жалуется, что рос без отца, кто-то на скелеты всемейном шкафу. У меня и то и другое. Нет, не подумайте, что я с младенчествазнала, кто я такая. Знала мама, а мне она рассказала, только когда мнеисполнилось шестнадцать. У меня с детства были необычные способности, но когдая начинала о них расспрашивать, мама сердилась и велела мне помалкивать. Янаучилась скрывать свои отличия и быть как все. Окружающим я представляласьпросто странноватой. Одинокая девочка. Любит гулять, когда детям пора бы спать,и очень уж бледная. Даже бабушка с дедушкой не знали, что во мне кроется, нузато и те, на кого я охотилась, не знали тоже.
Все выходные я теперь проводила одинаково. Отправлялась вкакой-нибудь клуб в пределах трех часов езды от дома, чтобы размяться. Не так,как подумал шериф, — на другой лад. Я пила, как рыба, и дожидалась, покана меня клюнет кто надо. Из таких, кого бы я рада была в конечном счетезакопать на заднем дворе… если сама жива останусь. Я уже шесть лет этимзанимаюсь. Может, я втайне ищу смерти. Право, забавно, ведь, строго говоря, я итак наполовину мертвая.
Словом, рискованное столкновение с представителем власти непомешало мне в следующую пятницу отправиться на прогулку.
Я знала, что таким способом хоть одного человека, дапорадую. Собственную мать. Ну, она вправе была затаить злобу. Только лучше быэта злоба не выливалась на меня.
В клубе музыка окатила меня волной, пульс сразу забился втом же ритме. Я потихоньку проталкивалась сквозь толпу, высматривая явноговиба.[1]
Народу было битком, как всегда вечерами по пятницам.Пробродила добрый час, и во мне понемногу зашевелилась досада. Похоже, тамсобрались одни люди. Я вздохнула. Подсела к стойке и заказала джин с тоником.Первый, кто пытался меня убить, угощал меня именно этим. Кто сказал, что я несентиментальна?
Мужчины то и дело подсаживались ко мне. Почему-то имкажется, что молодая женщина в одиночестве просто взывает: трахни меня. Я ихвежливо отшивала — или не слишком вежливо, если они оказывались навязчивыми. Ясюда не за ухажерами пришла. После первого моего мальчика — Дэнни — я больше неискала парней. Живые мужчины меня не интересовали. Неудивительно, что любовныхисторий у меня почитай что не было.
Выпив три порции, я решила еще разок обойти клуб, раз уж нанаживку не клюнуло. Время шло к полуночи, а я пока не видела ничего, кромевыпивки, наркотиков и танцев.
Отдельные столики запихали в дальний угол. Проходя передними, я почувствовала, как в воздухе что-то изменилось. Кто-то или что-тоблизко. Я остановилась и медленно развернулась, вынюхивая направление.
Поодаль от светильников, в тени, я увидела макушкусклоненной головы. Мужчина в переливах света казался почти седым, но лоб былгладким. Когда он поднял голову и встретил мой пристальный взгляд, провалы иконтуры слились в лицо. Брови заметно темнее очень светлых волос. И глаза тожетемные, так глубоко посажены, что я не смогла угадать, какого они цвета. Скулыкак из мрамора высечены, а из-под ворота рубашки поблескивает безупречная кожа— бриллианты в сливках.
Бинго!
Налепив на лицо притворную улыбочку, я, старательнопошатываясь, прошагала через зал, плюхнулась на стул напротив него и протянулакак могла соблазнительно:
