Анжеле Львовне. Та, благодарно кивнув, подержала в руке ложечку и положила ее на блюдце, рядом с чашкой.
— Давно это у нее?
— Я узнал недавно, как они вернулись из-за границы. Сын у меня — шеф-монтажник, работал в Индии, Пакистане…
— А она?
— Она искусствовед, специалист по живописи… Умница, талантлива… А красивая была, другой такой не сыщешь…
— Все они умные, талантливые и красивые, — словно раздумывая над чем-то лично своим, проговорила Анжела Львовна. — Знаете, сколько их таких? — И тут же, повернувшись к Ивану Ивановичу, строго сказала: — Лечить надо…
— Да ведь стыд какой! У них семья, ребенок-школьник.
— Это болезнь, Иван Иванович. У невестки ваша фамилия, она тоже Иванова? — Врач вновь будто ушла в свои мысли, и Ивану Ивановичу показалось, что она сейчас где-то далеко от всего, что рядом с нею. Да и спрашивает так, чтобы не молчать. Но он все же ответил:
— Да, Иванова, а была Селютина.
— Красиво звучит: Иван Иванович Иванов. Будто целое государство за этой фамилией. — Иван Иванович пожал плечами, а врач уже другим, каким-то деловым тоном добавила: — Это, Иван Иванович Иванов, болезнь. И серьезная. Ее надо лечить, пока не поздно. А может, уже и поздно.
— Распущенность — вот это что! — не сдержал себя Иванов. — Не тому в детстве учили. Одна дочь у родителей. Не знали, куда посадить и чем ублажить.
— Да, — согласно закивала головою врач и отпила из чашки, — учить надо было, когда поперек лавки лежала, а теперь — лечить… — Она помолчала, допила чай и, показывая, что ей надо уходить, добавила все тем же деловым тоном: — И лечить, Иван Иванович, необходимо серьезно. Не всякий от этой болезни излечивается, а у женщин она особенно тяжело протекает…
Иван Иванович тоже поднялся. Ему не терпелось выйти на улицу и продолжить поиски внука. Как только он понял, что опасность для жизни Наташи миновала, на него навалились все те же страхи, которые его гнали сюда, а потом заставляли метаться по квартире и во дворе. Теперь он вновь думал только об Антоне. Единственным утешением и надеждой было то, что Михаил тоже ищет его.
Иванов помог донести саквояж медиков до машины и, наскоро простившись, почти побежал со двора.
Уже совсем рассвело, и город стал оживать: шли автобусы и троллейбусы, правда, еще пустые, с двумя-тремя пассажирами, но их движение будто воскрешало улицы, где-то за парком побрякивал глухим звонком и скрипел металлом о металл трамвай; появились редкие прохожие, и Ивану Ивановичу уже не было так страшно за внука. Теперь Антон в живом городе, среди людей…
Иванов обошел несколько улиц новостройки и свернул в парк. Здесь осмотрел все скамейки, заглянул за киоски и ларьки, где скоро начнут торговать мороженым, прохладительными напитками и сладостями, даже заглядывал в телефонные будки. Внука нигде не было.
Он заходил во дворы и спрашивал у дворников, не видели ли они мальчика одиннадцати лет, худенького, светловолосого, а вот как одет, он не знает, убежал из дома ночью… И приходилось Ивану Ивановичу объяснять, почему убежал. И он соглашался, когда ругали непутевых родителей, которые «детей нарожали, а воспитывать не умеют». Так Иван Иванович пробродил часа полтора, пока одна дворничиха, посокрушавшись над его несчастьем, сказала ему:
— Ты, милый человек, лучше вертайся домой. У него, внука твоего, одна дорога, а у тебя десять. Где же ты его встренешь? В милицию звони, они сразу сыщут…
И Иванов, поблагодарив ее, тут же заспешил к дому сына, ругая себя, недотепу, что без толку столько потерял времени, а не догадался позвонить в милицию. Нет, он думал об этом, думал… а потом его что-то сбило. «Если бы у меня каждый день пропадали внуки», — попытался развеселить себя Иванов, но шутка была не к месту, и ему стало еще неспокойнее, будто он сам сделал что-то непоправимое, дурное.
Он шел теперь быстро и не смотрел уже по сторонам, ему скорее хотелось добраться до телефона и позвонить. Только эта мысль его и гнала сейчас.
Уже перед самым подъездом, когда он собирался открыть дверь, его будто кто-то потянул за рукав пиджака. Он повернулся и вскрикнул:
— Антон, Антоша! — Протянул дрожащие руки, а сам не мог сделать и шага навстречу внуку, видно, ночь отняла все его силы.
— Я знал, я знал, что ты придешь, дедушка! Я зна-а-ал… Зна-а-ал… — Всхлипывая и вздрагивая, Антон бросился к деду и ткнулся мокрым лицом в его грудь. — Я-а-а… зна-ал…
И они, обнявшись на мгновение, затихли оба, не разжимая рук, молодой и старый, одна кровь и одна плоть. Потом дед опустился на корточки и, уравнявшись с внуком, привлек его холодную непокрытую голову к своей горячей и начал шептать:
— Где же ты был, Антоша? Я тебя давно ищу… И ночью искал, и сейчас… Давно хожу, а тебя нет… и нет…
Внук, не отрывая своих рук от деда, все еще не мог унять слезы и дрожь в теле, он силился что-то сказать, но всхлипы разрывали слова, и Иван Иванович стал тихо, успокаивающе гладить голову, шею, лицо Антона и шептать:
— Ну, Антоша, ну что ты, все хорошо. И с мамой твоей все хорошо, она сейчас там, дома. С ней все хорошо…
Он поднялся и поднял на руки внука, потому что тот все еще не отпускал свои ручонки с его шеи, и так они вдвоем, обнявшись, вошли в подъезд, поднялись по ступеням к лифту, и, только когда дверь закрылась и лифт пошел, внук, перестав вздрагивать, расслабил руки и дед спустил его на пол.
— А маму не увезли? — наконец спросил Антон. Он уже не всхлипывал, но голос все еще дрожал, — Я видел, как стояла «скорая помощь», я боялся, что ее увезут мертвую. Я убежал…
— Зачем же ты, Антоша? Зачем убежал? Мама жива…
Они вошли в квартиру. Свет горел по-прежнему во всех комнатах, хотя теперь в нем не было надобности. Значит, Михаил не вернулся.
— Иди, Антоша, — подтолкнул вперед внука Иван Иванович, — погляди. Мама там, в спальне. А я позвоню бабушке. Она ждет нашего с тобой звонка.
— Я боюсь… Пойдем вместе.
— Хорошо, хорошо. Только сначала позвоним. Давай, набирай бабушке сам, а то она там извелась, ожидая. И не забудь спросить про отца. Не звонил ли? А я, Антоша, пойду чай поставлю. Тебе согреться надо.
И Иван Иванович пошел на кухню, оставив внука в коридоре одного перед телефонным аппаратом.
Из кухни он прислушался. Внук уже начал говорить по телефону. Голос его креп, успокаивался, и скоро Иван Иванович почувствовал себя немного спокойнее, хотя
