широко открытыми глазами прошептал маме «в три мешка, разных», а мама, заметив Тасю, не дала ему договорить и приложила палец к губам. Так что собрались быстро, вещи в чемодан покидали и на вокзал.
Потолкались у касс, постояли на перроне, поругались с теткой на входе, разложились, в окно посмотрели, зубы почистили, так и день закончился. Тася забралась на верхнюю полку и заснула под мерный, дробный стук колес и мягкое покачивание вагона…
А во сне приходила бабушка и шептала в ушко:
— Тасечка, внученька моя. Внученька моя, маленькая, любимая. Как мне плохо, бабушке твоей, как одиноко. Смотрю на вас и сердце у меня кровью обливается. Как же я там одна? Одна-одинешенька? Не дойду я до огненного острова, не дойду. Вот если б близкий кто рядом был, да любимый. Вот если бы мамочка твоя меня навестила, доченька моя сладкая. Никого-то у меня кроме нее нет. Никогошеньки.
Бабушка всхлипнула. Раз. Другой, а потом закашлялась, как подавилась. Сунула под нос Тасе узкую ладошку. А в ней рис.
— А не придет никто, я сама приду! Будешь, Таська, вот это жрать! Жадоба, дрянь такая!
Пригляделась Тася, а рис странный какой-то. Шевелится. Да то и не рис вовсе, а гусенички малюсенькие.
Бабушка беззубым ртом к ладошке своей припала, пошамкала чего-то неразборчиво, а потом полезла в зеркало, что на двери купе висело. Никак не могла ногу закинуть, не получалось у нее. Так и упала туда, мелькнул позвоночник с острыми звеньями позвонков, ноги в синих венах.
— Хорошо, бабушка, — зевнула Тася, так и не проснувшись, повернулась на другой бочек, и снова зевнула. А дальше уже спала без всяких снов.
***
Ох, как Тася плакала. Ох, как рыдала.
— Ну не мог он пропасть из закрытого купе, не мог, — утверждал папа.
— Ты в туалет ночью ходил? Он и выбежал, — предположила мама.
— Да никуда я не ходил! — возмутился папа.
— Граждане! Стоянка еще три минуты, освобождаем вагон!
Как домой на такси ехали, то Тася не помнит, все плакала. Папа попросил неприятную тетку-проводницу, если Мурзик найдется, позвонить. Вознаграждение пообещал.
— Ну хочешь, другого котика возьмем? — обняла Тасю мама.
Мама такая большая и такая глупая! Бабушка все равно придет и отберет. Все равно!
— Таська, а ну перестань плакать, — весело сказал папа. — Держи вот свои фломастеры. Слушай, может ее в художественную школу отдать? Рисовать ей нравится. Тась, а давай мамин портрет. Нарисуешь?
Мама поудобнее устроилась в кресле, поправила прическу и сказала:
— Это будет самый красивый портрет.
— Вот и здорово, — сказал папа. — Вот и здорово. Еще и погулять Тася успеешь, вечер только начинается!
Тася первым делом отнесла и выкинула в мусорное ведро, пока родители не видят, энциклопедию про Египет. Ничего хорошего от этих энциклопедий нет. Глупости одни. И гадости.
Вернулась, уселась напротив мамы. Открыла альбом. Разложила фломастеры. Сосредоточилась.
— Ну, — сказала мама и улыбнулась. — Поехали.
Тася кивнула. Вечер только начинается, а надо успеть еще местечко найти и ямку вырыть.
Она провела первую линию. Вторую. Рисовалось легко. Да и рисунок несложный. Мама обидится только. Ну да ей знать необязательно, кого Тася рисует.
А получалось красиво. Толстый бегемот. Грива львиная, пасть крокодильная.
