рот,
А мысли, сыро хромающие, совсем наоборот!
Я в зеркале не отражаюсь![2]
Кажется, что проходя по улице, мы случайно оступились и вдруг каменная плита подвала зашевелилась, оттуда выскочила голова, плесневевшая в могиле и заглянула вам в лицо.
А вот и рисунок Ларионова (на обложке поэмы Крученых «Полуживой»).
Выбрасывая петлю вместо уха, каменеет черная, безглазая маска.
Тайна незрящих орбит дразнит внимательных разгадывателей и вызывает споры – чем атрофировано зрение – присутствием ли близкого и сильного света или долгим пребыванием во тьме.
Черен ли он до сияния или до невидимости?
Веки его почернели от того, что он наблюдал там –
Эпидемия.
грызня домов
дым чад
репа горит
над Плющихой
темнит…
цех
сомнемевший…
тление…
. . . . . .
молитесь
молитесь
он не умер
. . . . . .
чебрец
трава дух
слиняла
. . . . . .
сено
тление
. . . . . .
угасли очи
разноплетенный
не победил жизни
. . . . . .
плохо пахнет воском
целуйте руки
все перессорились
прошла холера…
(Окончательная редакция. Первоначальную – см. «Мирсконца» сборник Крученых, Хлебникова, Татлина и др. Москва 1912 г.)
И другие воспоминания из Конмира:
пята жива
лишь грудь замерзла
скользка
спичка занята
. . . . . .
прижечь пяту
тот встанет живо
нагнавшим беду
в шею гриву!..
(«Мирсконца»).
Всех последних ужасов он был свидетелем:
Вчера
в ½ минуты по-полудни
Мир скончался на моих руках
Я вскочил в испуге
И стал шептать
Пустые слова –
Телеман… злосте шу…
Скус…
Еще молодая девушка
18-летняя вселенная умерла!
Что с ней делать?!
мы тихонько ее зарыли
Ящик у двора…
Сквозь бревна
В доме притаившегося покойника
Не надо много слов…
Лучше сказать тихонечко:
завтра
будь
здоров!..
(«Голодняк» Москва 1922 г.)
И вот, побывав за чертой человеческого, и «узнав в огне нечто лучшее», черная, говорящая голова начинает ворчать на каменные литературные формы, хранителей которых человек будущего упорно называет прошляками, розовыми мертвецами, черепахами, защищенными от жизни бронированной раковиной традиций, и доказывает негодность так называемых чистых форм и размеров речи (чистенький покойничек!), на самом деле вымытых скукой и кишаших червями сдвигов (сцепление двух слов в одно – искажающее первоначальный смысл различных строчек).
«Их много лет съедали молимузы» (моль и музы, сдвиг, найденный Крученых у Э. Германа, «Стихи о Москве»). «Сплетяху лу сосанною» – читает Крученых, – оказывается, это посвящение Ахматовой поэта С. Рафаловича и написано оно так: «сплетя хулу с осанною».
«Я показываю, что и по сей час многие, даже очень почтенные метры, сильно глуховаты и „дерут“ неимоверно, указываю, что сдвигология… в нашей поэтике неизвестна.
Мы еще дети в технике речи – так: говорит Крученых в своей книге „Сдвигология“ (примеры взяты оттуда же). Чуткое ухо Крученых слышит, что даже с поэтическими розами неблагополучно „Икущи“ роз, где соловьи». Еще немного и окажется, что розы икают, объевшись «поэтином»
Или, еще хуже: «Ишак твой землю тяготил» («И шаг твой землю тяготил» – такую неудачную строчку подарил В. Брюсов… Наполеону).
Поэтому предлагается произвести коренную реформацию слова, как такового, прежде чем приступить к творчеству, тем более, что устарели не только слова, но и боги, которых они прославляли.
Устарел Фигаро и Апокалищ
С их нарядами и богами
Мадонну и Гогу раздавило махалище
И они валяются, додрыгивая ногами.
Перед пастью обжоры «краснеет сальная нога» и вызывает аппетит больший, чем удлиненные ноги Иды Рубинштейн, белые и гладкие, как игральные кости домино. Кажется, что «Венера стала судорогой тухлого яйца»
«Тут из пенки слюны моей чистилейшей
выйдет тюльпаном мокроносая Афродитка,
как судорога тухлого яйца».
(Первонач. редакция. Окончательную см. «Сдвигология» стр. 40)
Юбка Фортуны,
как старый умывальник, истеричничает…
Похотливая понюшка – Монна-Лиза…
Шахнемана зеленится на дне оврага…
Белоснежные боги умерли!
Любимцы Крученых – черноземные, корявые, крепкие нутром.
Россия представляется ему девой, «что спаслась, по пояс закопавшись в грязь.»
Нарастает кругом зловещее беспокойство:
И так плаксиво пахнут
Русалки у пруда,
Как на поджаренном чердаке
Разлагающиеся восточные акции…
Классический хоровод муз тоже состарился. Их рот иссяк от долгих словоизвержений.
Нужна новая муза на цоколь эстрады, еще более забитая, чем «та девка, которую завсегда изнасильничать можно» (Ломоносов):
Новой небожительнице Крученых командует:
– Слезы, Музка, блузкой оботри, –
не предлагая даже платка и объясняет ей, что не поэт должен служить девяти сестрам, а наоборот, Музы поэту должны завязывать башмак.
Художник не только рассеянный интуит, покорный музам отображатель, но – главным образом – делатель, искрошивший и по-новому спаявший слова мастер-конструктор!
Так приступает он со своей союзницей к словотворчеству.
II
Классифицируется слово –
американизированное соединенное
из нескольких в одно –
«чтобы писалось и смотрелось
во мгновение ока!»
С обрубленным окончанием,
или усеченное (с выжатой серединой, слово, замененное буквой).
«чтобы писалось туго и смотрелось туго», –
неудобнее смазных
сапог или грузовика в гостинной, мохнатое слово, притягивающее ряд соседних слов, напр. зударь, зударыня, зудовольствие и др., см. книгу «Миллиорк».
Интересно его наблюдение над сокращенными «советскими» словами:
«Можно определенно сказать, что женский и, особенно, средний род при сокращении вымирают, получается новый „безродный“ язык, который, очевидно, продолжает дело нового правописания, уничтожившего во многих случаях разницу в окончаниях мужского, женского и среднего родов (ые – ыя, они – оне и т. д.) Наименования среднего и женского рода с умягченным окончанием ение – еность исчезают, заменяясь обрубообразными: упр (управление, управляющий) или глав (главный), – например: Главкож (Главное Управление Кожевенной промышленности), Главбум (Главное Управление бумажной промышленности) – здесь любопытно исчезновение среднего и женского рода имен существительных и прилагательных. В 1913 году в книге „Взорваль“ я писал: „в нашем языке останется только мужской род!“ В
