таким их покоем – я просто цепенею. Жгу сосну и цепенею. И это, чтобы вы не подумали, не страшное – блаженное оцепенение.
– Когда вы сосну жжете по ночам и цепенеете – у вас с собой чай в термосе или все же фляжечка? – рискнул спросить Тихонин.
– Это как водится, – спокойно подтвердил Прохор. – И чай, и фляжечка. Все, что помогает нормальной медитации.
Тихонин весело вздохнул:
– Завидую.
– Зачем без толку завидовать? – воодушевился Прохор. – К концу месяца давайте спишемся – и полетели на Байкал, в Иркутск. Будем жечь сосну.
– Не знаю, выйдет ли, – уклончиво сказал Тихонин, – но было б интересно. Боюсь даже представить, какие лица у этих ваших спокойных видений.
– А вы не бойтесь: лица хорошие, славянские, – уверенно ответил Прохор.
Тихонин помолчал и вдруг затосковал:
– Пора мне… Боюсь, она уже проснулась. – И, не говоря уже ни слова, поторопился перебраться на свой балкон.
– Ты где? Ты здесь? – услышал он, едва лишь оказавшись в темной спальне. Нашел ночник, зажег его. Мария не спала: сидела на подушке, прислонившись спиной к стене.
– Как ты? – Тихонин прикоснулся губами к ее лбу: он был весь в испарине, но не слишком горяч.
– Дышу пока, – ответила Мария и, чтобы убедиться в сказанном, задышала звучно, часто и прерывисто.
– Вот и хорошо. Сделаю тебе кофе.
– Я не пью кофе по ночам.
– Не только для питья. Для запаха. Чтобы понять, слышишь ли ты запахи.
– Как я услышу запахи, если нос заложен?
– Попробуй все-таки еще поспать, – устало попросил Тихонин.
– А ты?
– Я подожду Омера… Ложись, ты сидя не уснешь.
– Я лягу, хорошо, – согласилась Мария, но не торопилась лечь. – Я лягу, хорошо… Но прежде я должна тебе сказать. Пока я не уснула. Пока не умерла.
– Ох! – вырвалось у Тихонина с испугом и досадой. Он постарался быть беспечным: – Зачем тебе умирать? Зачем, сама подумай? Не вижу смысла и не входит в наши планы.
– Да, смешно; но ты не смейся, – сказала Мария. – Даже и ты можешь умереть… Заразишься от меня и задохнешься.
– С чего бы это? – рассмеялся ласково Тихонин.
– С того же, что и все вокруг. Молодые мрут, куда ни повернись…
– Ладно, какие наши годы, – перебил ее Тихонин.
– Верно. В наши годы помереть – раз плюнуть…
– Так уж и быть, – примирительно сказал Тихонин. – Но прежде чем плюнуть… что ты хотела мне сказать?
– Я скажу.
– Вот и скажи.
– Скажу… – Мария закрыла лицо руками, потом убрала руки, отвернулась и сказала: – Ничего этого не было, Тихоня.
Он отчего-то испугался, но решил, что лучше помолчать. Ждал. Она сказала:
– Я ничего не имею против кьянти и вообще тосканского вина. И я хорошо, даже очень хорошо отношусь к помидорам… Я не бывала во Флоренции, Тихоня… Тряпичник был. Но не у меня. Это не моя история. Это все с моей подругой было – я ведь говорила тебе о Марте: она и привела меня к собакам, прежде чем уехать навсегда из Айовы… Потому и уехала навсегда: с Тряпичником у нее все обломалось – ровно так, как я тебе и рассказала, повторять не буду, – об этом знали все вокруг, ей не хотелось оставаться и ловить на себе взгляды, хотя на самом деле всем было все равно… Я, должно быть, подразнить тебя хотела. Или себя, прости… Позлить себя за то, что ничего похожего в моей жизни не случилось – а я ведь помышляла, нет, я бредила чем-то подобным. Но ничего не было. Ни тряпичника, ни башмачника, ни Шляпника – никого. Один лишь ты, Тихоня. Только ты.
– Еще и Фил, – беззлобно напомнил ей Тихонин.
Мария вяло отмахнулась:
– Что – Фил? Фил – это на каждый день, а ты – это совсем другое…
– Убедительно, – растерявшись, согласился с ней Тихонин.
Она тихонько легла на бок, свернулась, подобрав колени, и укрылась с головой.
– Я всегда была с тобой, Тихоня… Немного с Филом, это да… Я никогда ни с кем и ни к кому…
Тихонин погасил ночник. Выволок на ощупь кресло на балкон, вдохнул всей грудью предрассветный воздух, влажный, как после дождя. Уселся в кресло повольготнее, вытянул ноги и приготовился уснуть.
…Проснулся он от посторонних, чуждых морю звуков. Прислушался и догадался: в проулке, что за домом, паркуется, примериваясь, куда бы половчее втиснуться, машина… Встал и пошел встречать Омера.
Омер был всего лишь в маске; но врач, что прибыл с ним, был наглухо закупорен в защитный комбинезон, своего рода скафандр. Включив в спальне большой свет, Тихонин не сумел разглядеть глаза врача сквозь его прозрачное, бликующее на свету забрало. Врач внес с собой широкий пластиковый ящик с ручкой. Проснувшись, Мария вскрикнула при виде синего скафандра и зеленого ящика на столе.
– Не бойся, милая, это к тебе, – успокоил ее Тихонин. Он попробовал шутить: – Принимай гостя из будущего.
Врач терпеливо ждал, когда Тихонин и Омер его оставят наедине с больной, и они послушно вышли на балкон.
– Месуду можно доверять, – успокаивал Омер Тихонина, облокотившись на перила и глядя вместе с ним, как в предрассветном сумраке начинают проступать темные очертания крепости на скале Голубиного острова. – Он управится быстро. И послушает, и осмотрит, и тест возьмет, и сразу его проверит – у него всё с собой…
– Что нам делать, если дело плохо? – спросил Тихонин как мог спокойно.
– Если ковид – поедем все в Стамбул, а по дороге всё решим, – сказал Омер. – Пока нам лучше помолчать.
Тихонин опустился в кресло. Омер, устав сидеть в дороге, остался стоять у перил – глядел, как неохотно, но необратимо просыпается над морем небо.
Когда на бронзовеющую воду из-за крыш пролились потоки солнечного света и она вспыхнула, на балкон вышел врач. Наголовник с забралом он держал в руке, но Тихонин снова не сумел заглянуть ему в глаза – врач обратился к Омеру:
– Тест отрицательный, этого бояться уже не надо. Легкие, похоже, чистые. Я еще послушаю, раз уж мы здесь, но рентген потом не помешает.
Он скрылся в спальне.
– Я нас поздравляю, – сказал Омер.
За утренним кофе врач, уже избавившийся от скафандра, был весел:
– Я всю дорогу молил Аллаха, чтобы все было хорошо. Я вас не знаю, но вы друзья Омера… Вы друзья Омера, но о том, что нам всем предстоит, если тест будет плохой, я старался и не думать. Одна была надежда на Аллаха…
– Но что же с ней? – спросил Тихонин, глянув на уснувшую Марию. – И что нам делать дальше?
– Не похоже на инфекцию, – пожал плечами врач. – Возможно, тепловой удар. На то здесь и курорт.
– Или перекупалась? – с надеждой спросил Тихонин.
– Вот-вот, вполне возможно, это стороны одной медали, – сказал врач, вставая из-за стола. – Я вам оставил на первое время таблетки. И суспензию, пусть пару дней попьет на всякий случай, по утрам и перед сном… Там же и рецепт, на случай рецидивов. Сегодня никуда не выходите, побудьте дома… А нам с Омером пора.
Врач вышел, перед тем потрепав Тихонина по плечу. Омер вынул из кармана и положил на стол перед Тихониным лист бумаги:
– Здесь счет и номер его банковской карты.
– Само собой, спасибо, – сказал Тихонин, убирая счет в карман. – Спасибо и Аллаху, но тебе прежде всего, мой друг.
Омер помолчал. Перед тем как выйти, вспомнил:
– Мне звонили из полиции, спрашивали о тебе.
– Вот как?.. Но суд еще нескоро.
– Я им так и сказал, но они не проявили к этому
