зла? Блаж. Августин говорит: непослушание. Кроме того – конкупесценция[9]. Шестов находит это грубым объяснением. Но отчего, спросим мы, он прежде всего и немедленно стыдится именно своей наготы? Что в наготе, кроме конкупесценции? Быть может, в тайне рождения, в тайне соития, ведущего к рождению, заключается нечто смертельное. В «Духовных основах жизни» Соловьев пишет, что размножение есть форма личного самоуничтожения ради потомства, безцельное пожирание индивидуума родом. Но какой в этом смысл? Быть может, темное, земное, косное, непросвещенное требует одухотворения, преображения, просвещения особенного, свыше естественного рода, осуществленного в Творении и которое потом, может быть, испытали иные из обратившихся в христианство.
2.
Знание всегда должно быть ограничено и оттого трусливо. Человек воспользовался «Древом», получив ограниченное, неполное и оттого ложное знание.
3.
Единственный способ выйти из порочного круга смертности есть Вера; говорю о вере, упраздняющей знания одной строкой определения, чистым блеском своего внутреннего значения, вере, аннулирующей логику и требующей жертв не от интеллекта, а самого интеллекта. Вера не требует к себе уважения. Это просто единственное предназначенное средство спасения от смерти, своего рода лекарство, исцеляющее от ужасного недуга ценою разума (то есть ценою сознания этого недуга… нет, это звучит слишком грубо). Отсюда, может быть, блаженство «нищих духом», отсюда «иглиные уши», сквозь которые трудно пройти богатому кошельком, но, может быть, и умом.
4.
Не удивительно ли, что все мы, и даже вот я, зна-ем об Адаме, нашем несчастном земном праотце, первом и единственном. Сколько нас вышло из него, но насколько больше миллиардов «смертью умерло» в веках – как и было предсказано.
5.
Как странно: хитрость Авраама, выдавшего жену за сестру, чтобы спасти себя, грубейшим образом отозвалась в самых гнусных и сальных анекдотах советского времени («Абрам приходит домой…», и так далее).
6.
Кьеркегор ошибается: Адам гораздо важнее и труднее для размышления, чем Авраам. Между про-чим, у Байрона в «Каине» есть одна очень глубокая мысль о том, что миры, существовавшие до нашего и уничтоженные, – «редки во времени, но часты в вечности».
«Но этого никому не скажешь, не только профанам, но и людям знающим. Этого не скажешь даже самому себе, разве что только однажды, и, сказав это однажды, нужно забыть сказанное, потому что оно не имеет смысла на языке нашего бытия»[10].
Или, вернее, эта мысль безсодержательна, ибо она находится за пределом нашего понимания; о, как Адам обманулся! Между прочим, говорят, что Плотин нарочно никогда не перечитывал написанного.
7.
Кант говорит, что метафизика не наука, ибо запредельное недоступно разуму и потому синтетические суждения a priori тут не применимы. Да уж.
8.
Конечно, природа не диктует законов человеку; скорее наоборот (если иметь в виду именно диктант, а не диктат).
9.
Surgunt indocti et cаelum rapiunt[11]. Разница между святостью и ее злым перевертышем: коммунисты побудили неученых не наследовать, но захватывать землю.
10.
Да, Гоголь! До-каторжный Достоевский надел его шинель, его глаза и увидел мир таким, каким тот его видел… А тот много чего видел.
11.
Многие не понимают «по образу Своему и по подобию». Между тем Бог сотворил не нас, но Адама по Своему образу: свободного от знания добра и зла, не лишенного разумения, но «лишенного разсудка», но, в отличие от ангелов, во плоти. (Забавно, что Кранах и прочие западные художники, писавшие сцены в раю, никогда не упускали выписывать невозможный пуп у Адама и Евы.) Адам подобен воплощенному Богу; Христос – вот «Его образ». Замечательно, что Флоренский в «Столпе» проводит смелую мысль о том, что «образ» Христа предваряет время, предвечен, а Адам был сотворен именно по подобию Бога Слова и что мы имеем именно этот, свойственный нам «образ» только по этой причине и не по какой другой. И может быть, Адам, который по грехопадении приобрел смертоносное знание, потерял и «подобие», или какую-то существенную часть его, сделавшись рабом рассудка, а значит – рабом времени, а значит – рабом смерти! Что общего между смертным и Богом?
Мы только страшный сон Адама —
Тяжелый, предразсветный сон.
Разверзется кромешна яма —
И с криком пробудится он[12].
Сей сон послан ему в наказание и поучение. Мы внутри этого сна, не подозревая о сновидце.
12.
Требует ли Бог невозможного от человека? Послушаешь Достоевского и Шестова, кажется, что ничего другого Он не требует.
13.
При всем своем разуме, человек – хозяин только того, что сделал сам. Но жизни человек не создал, и тут его разум безсилен. Только Адам, еще не падший, мог с благословения своего Создателя дать имена Его творению. По словам некоторых Отцов церкви, эта первоначальная номенклатура свята и проникает в самую суть наименованных вещей.
14.
Шестов не прав: у Достоевского, может быть, не было двойного зрения как такового. Но, вероятно, он подозревал, что это возможно – безусловно, «редко во времени», но все же иногда случается. В конце концов, Достоевский играл роль художника, и Шестов основывает свои наблюдения на его художественных вымыслах. И все, что говорит сам Шестов, неизбежно скреплено и дозволено логикой разума, что так же неизбежно делает его заключения необязательными – и в то же время блестяще их подтверждает. Эта извечная антиномия, этот кажущийся тупик, беспомощное вращение разсудка в пустоте, будучи плодом рассуждения, одновременно доказывает и опровергает центральную мысль Шестова (разсудок погубил Адама и его потомков) – ибо у нас нет другого инструмента, кроме разума, а он здесь безполезен, и так далее, ad infinitum. К выводу о ненадежности разсудка Шестов приходит разсудочным путем, единственно доступным человеку. Это очевидный случай атараксии (безвыходности) – однако с выходом, пусть тайным и узким, который трудно найти и которому трудно следовать. Вот почему мы не можем об этом говорить, или говорить, как Тертуллиан, так великолепно растоптавший всякую логику («верую, ибо это невозможно»), и т. д. Истина, как и все самое важное в этом мире, не поддается словесному выражению.
15.
17 июня, память К. Б.
Мы с тобой в ссылке, а он вернулся. Говорят, «какая нелепая смерть, какая ужасная смерть», или, того хуже, «безвременная». Все настоящее кажется разуму нелепым. Действительно странно то, что мы еще мертвы. То, что я написал, – безсмысленно, но эта безсмыслица того рода, которая указывает на истину, «безсмертья может быть» сигнал. Но возможны и другие, тоже обещающие нелепости, указывающие на драгоценную истину. Как это возможно? Не является ли обязательное, универсальное применение главным свойством истины?
