Лаутона совпало с выходом на экраны “Частной жизни Генриха VIII”, поразительная игра в которой принесла ему «Оскара». Не исключено, что этот фильм стал самым существенным событием в развитии английской кинопромышленности, оказавшись краеугольным камнем для всей империи, воздвигнутой Кордой. Поэтому звездный статус и прочное положение в кино были теперь обеспечены Лаутону независимо от его судьбы в “Олд Вике”. За спиной Оливье не стоял столь мощный экранный триумф. Огромность его таланта была скорее сложившимся мнением, а не доказанным фактом. Он вступал на сцену “Олд Вика” как отличный многообещающий актер, которому нужно было выполнить эти обещания на классическом материале.
Лоренсу Оливье впервые указал на “Олд Вик” режиссер Тайрон Гатри, в самом начале съемок “Пламени над Англией”. Советуясь с друзьями, Оливье позвонил в Нью-Йорк (проявив невероятную по тем временам расточительность), чтобы узнать мнение Ричардсона, поскольку оно было для него решающим. “Прекрасная идея, дружище” — вот все, что он услышал в ответ. Кроме того, Оливье утверждал впоследствии, что никогда не перешел бы в “Олд Вик”, если бы на это не отважился до него Гилгуд, сделавший столь престижным неудобно расположенный театр. Он уверял даже, что без Гилгуда мог и не стать классическим актером, целиком посвятив себя современной драме.
В октябре супруги Оливье отправились в трехнедельный отпуск на Капри. Он взял с собой “Гамлета” и филологические исследования, написанные по его поводу. Критика, всякий раз бранившая Оливье за чтение стихов, убедила его в том, что он должен стремиться не к традиционному, красивому преподнесению текста, а к чему-то гораздо большему. Он не мог состязаться с безупречной декламацией лириков — Эйнли или Гилгуда — на их собственной территории. Ему было нужно нечто иное, способ показать свои сильные стороны, и он прекрасно знал, что убедительным может стать только тот образ, которому актер передал что-то от самого себя.
Гатри, жаждавший нетрадиционной трактовки, привлек внимание Оливье к труду д-ра Эрнеста Джонса, президента Международной психоаналитической ассоциации, под названием ”Очерки прикладного психоанализа”. В центре этой книги, опубликованной в Вене в 1923 году и содержавшей фрейдистский анализ гамлетовского характера, стояла теория о том, что поведение Гамлета, оттягивающего месть за подлое убийство отца, может быть объяснено эдиповым комплексом; принц не решается покарать Клавдия потому, что не уверен в своих истинных побуждениях: движет ли им ненависть, рожденная любовью к отцу, или корыстные интересы и ревность, рожденные противоестественной страстью к матери. Такая концепция показалась Оливье чрезвычайно привлекательной и куда более убедительной, чем очевидное предположение, будто Гамлет медлит из-за недостатка свидетельствующих против дяди улик. У него появился заманчивый стержень для целостной трактовки роли. Кроме того, подобный взгляд позволял представить обычно меланхоличного Принца датского человеком действия, что было крайне удачно для актера с такими выраженными атлетическими наклонностями. В определенных рамках он мог дать волю своему увлечению акробатикой и фехтованием. Принцу, скованному подсознательным чувством вины, недостает решимости только для отмщения Клавдию.
Еще ни разу в жизни Оливье так не нервничал, как перед премьерой 5 января 1937 года. Тяжесть испытания состояла не только в том, что он впервые выступал в роли, которая должна была стать его самым серьезным экзаменом. Из-за ограниченного числа репетиций ему предстояло сыграть всего "Гамлета” без единого цельного прогона спектакля. Этих трудностей с лихвой хватило бы любому актеру, но у Оливье были и другие. Ему предстояло преодолеть предубеждение и даже враждебность некоторых давнишних приверженцев театра, которые возражали против его выдвижения на ведущие роли в новом сезоне. Он казался им звездой ”популярного” театра и кино, своего рода авантюристом, снимающим сливки, причитающиеся старым и преданным служителям классической традиции.
Принимая во внимание, сколько обстоятельств сложилось не в его пользу, первое выступление Оливье в “Олд Вике” можно считать поразительно успешным. Еще несколько лет назад юношеское желание немедленно потрясти публику наверняка заставило бы его сразу начать на громкой и сильной ноте. Но теперь он преуспел в театральной премудрости. Он открыл спектакль в сдержанном тоне, постепенно привлекая к себе зрителей, а не неистовствуя, дабы тут же их захватить. Это тихое начало дало полный эффект. Оно обезоруживало и интриговало, и залу не пришлось испытать неприятно ошеломляющего шока по мере того, как раскрывался этот таинственный, упорный и мужественный Гамлет, бесконечно далекий от элегантного, грустного и чувствительного интеллектуала, сыгранного Гилгудом; Гамлет обладавший кошачьей гибкостью тела и ума и сопровождавший строку “Пусть раненый олень ревет” немыслимым прыжком с приподнятого трона к игровой площадке, а потом еще ниже к рампе. Очевидно, что такое исполнение никак не могло удовлетворить закоренелых консерваторов. Трактовка выглядела ”слишком смелой”, чтение стихов не отличалось достаточной мелодичностью, а идея эдипова комплекса вообще не была замечена подавляющим большинством. Но и при всех придирках посетителям ”Олд Вика” пришлось признать в Оливье актера редкого мужества, оригинальности и мастерства. Решающую роль сыграла поразительная искренность его исполнения, и аплодисменты, долго не смолкавшие после закрытия занавеса, свидетельствовали о том, что он принят членами этого “частного клуба”.
Как оценили Гамлета-Оливье 1937 года? Наводящий на всех страх и полный противоречий Эгейт откликнулся на знаменательное событие шедевром замешательства — его статью из 2225 слов венчала фраза, достойная награды: “Многое можно было бы сказать о весьма изобретательной постановке Тайрона Гатри, но не стоит этого делать в последних строках”. Эгейт, проще говоря, сказал все и ничего. Придравшись ко всем составляющим главного блюда сезона, он фактически не передал своего впечатления от спектакля в целом. Именно ему принадлежит нередко цитируемое высказывание: ”М-р Оливье не читает поэзию плохо. Он не читает ее вообще”. Однако в той же рецензии он похвалил “редкостную убедительность” монологов. Часто вспоминают и о том, что Эгейт не принял Гамлета, “совершенно лишенного меланхолии”, и язвительно назвал его “лучшим воплощением Хотспера, которое довелось увидеть нынешнему поколению”. Значительно реже обращаются к другому суждению Эгейта, заявившего, что этот Гамлет волнует больше всех остальных “живым биением жизненной силы”.
Большинство критиков отнеслось к поэтической декламации Оливье столь же неодобрительно, как и Эгейт. Однако некоторые рецензии были поразительно хорошими. Лондонская “Дейли Экспресс” писала, что эта роль утвердила Оливье в числе актеров высшего класса. У. А. Дарлингтон из “Дейли Телеграф" не нашел в исполнении Оливье ни одного изъяна — кроме, конечно, чтения стихов.
В круг противоречивых отзывов о первом Гамлете Оливье небезынтересно включить мнения коллег и режиссера. Дублировавший его Алек Гиннес “был вне себя от акробатических прыжков и падений, на которые обрекал его пример. Мне не нравились ни Оливье, ни постановка Гатри, — говорил
