— Ясно. Нам еще много чего надо — цемент там, песок, дерево. Вон листок у мойки лежит, я там все написал.
— Цемента сколько?
Кэшину показалось, что в глазах Ребба промелькнуло презрение.
— Да мешков шесть.
— Бетономешалка нужна будет?
Ребб покачал головой:
— Если только ты не наймешь еще таких же бедолаг с большой дороги.
— Всегда готов, — ответил Кэшин.
Он позвонил Берну и, чувствуя себя совершенно разбитым, рано лег в постель. Его сразу же сморил сон, но проснулся он быстро, от кошмара. Привиделись мрак, дождь, ослепительный свет и толпы мечущихся, вопивших от ужаса людей. Его схватило что-то похожее на осьминога, он выворачивался, а тварь все душила его своими щупальцами, воздуха не хватало, ему становилось все страшнее, он ясно ощущал близость смерти.
Очнулся он в собственной гостиной, при тусклом зеленом свете электрических часов, почувствовал, как колотится в груди сердце, и услышал, как железные листы кровли гудят на ветру.
Он встал. Собаки услышали шум и залаяли, требуя, чтобы он их впустил, ворвались в комнату, бешено запрыгали по кровати. Кэшин включил ночник, подбросил дров в огонь, завернулся в одеяло и открыл «Ностромо».
И каждый раз армейский капеллан — субъект небритый и немытый, опоясанный саблей, с вышитым белыми нитками на левой стороне лейтенантского мундира маленьким крестом — следовал за ними, держа в углу рта сигарету, а в руке — табурет, дабы выслушать исповедь приговоренных и отпустить им грехи; ибо Гражданин Спаситель Нации (как именовали в официальных речах Гусмана Бенто) не был противником разумного милосердия. Слышался нестройный залп, порою вслед за ним еще один выстрел — это приканчивали раненого; над зелеными кустами поднималось и уплывало вдаль голубоватое облачко дыма…[29]
Так он незаметно и задремал в своем кресле, проснулся, едва начало светать, а собаки уже тыкались в него носами и молотили по воздуху хвостами, точно мохнатыми метрономами. Он наливал воду в чайник, когда на полочке зазвонил телефон.
— Это констебль Мартин из Кромарти, босс. Мне поручили вам передать, что сейчас звонила мать Донни Култера и сообщила, что он пропал. Когда именно, она не знает. Вчера вечером, в одиннадцать, он еще был в постели.
Кэшин прикрыл трубку ладонью и прокашлялся.
— Он ничего не сделал, кроме того, что пока не отметился, — сказал он. — Передайте матери, чтобы проверила всех его дружков. Пусть посмотрит, не пропало ли что из дома. Звоните мне на мобильник.
Он вышел на улицу, помочился прямо с крыльца, посмотрел на склон холма. Багровые листья кленов светились в тумане, как фонари. Он размял затекшие плечи.
Донни и не собирался отмечаться в участке в десять вечера. Кэшин давно это понял.
* * *
— Донни не появлялся, — доложил Хопгуд. — Мать сказала, этот маленький поганец весь вечер ревел.
Под моросящим дождем Кэшин и Ребб как раз начали расчищать дорожку к бывшей входной двери, выложенную обожженным красным кирпичом, ничуть не потускневшим от времени.
— А она везде искала? — спросил Кэшин.
— Похоже, да.
— Что там его дружки?
— С ними вроде все в порядке. Дрыхли без задних ног, как все черномазые.
— С собой что-нибудь прихватил — сумку, какие-нибудь тряпки?
— Я бы сказал, если что.
Кэшин смотрел, как Ребб переворачивает комья, оплетенные корнями пырея и бурьяна. Он спокойно, не останавливаясь, махал лопатой на длинной ручке, отваливал землю, иногда натыкался на кирпичи. Кэшин по сравнению с ним выглядел довольно бледно — сам он работал гораздо медленнее.
— Пусть ты и в отпуске, но все равно главный, — продолжал тем временем Хопгуд. — Ждем указаний.
— Так. Нарушение условий освобождения под залог, — ответил Кэшин. — Дело для людей в форме. Кто-нибудь из связи пусть поработает с матерью Донни, пошлет местных обыскать весь Даунт — каждый гараж, сарай, сортир.
— Чтобы местные искали Донни? Ты что, серьезно?
Кэшин посмотрел на небо.
— Держите меня в курсе, — распорядился он.
Он снова взялся за лопату и начал работать на своей стороне дорожки, ощущая какую-то пустоту в желудке, словно не ел уже много лет. Он прошел метра четыре или пять, Ребб все так же опережал его, когда на участке затарахтел допотопный «додж» Берна, который тащил за собой бак для воды, покрытый множеством вмятин и облупившейся краской. Берн вышел из кабины — такой же небритый, в промасленном комбинезоне, с сигаретой во рту — и недовольно осмотрелся.
— Ну вы, блин, даете, — сказал он. — Рассчитываемся?
— Полдвенадцатого, — заметил Кэшин. — Это называется «первым делом»?
— Первым делом за сегодня, друг. Сто двадцать баксов за бензопилу со всеми прибамбасами, ею одна старушенция цветочки в саду срезала, двадцатку за железяки, двадцатку в неделю за бак, нужен он тебе будет недели четыре, десять — доставка. Вода первое время бесплатно, потом заправка — десять. Итого примерно две сотни вместе с первой заправкой. Считай, даром, потому что ты родня, хоть и придурок.
Кэшин обошел кругом бак, грубо обрызганный черной краской из баллончика. Самые заметные следы ржавчины были подчищены скребком или щеткой, но кое-где рыжие пятна все же вспучили свежую краску.
— Откуда приволок? — спросил он.
Берн выплюнул окурок.
— Слышь, — ответил он, — ты, когда гамбургер берешь в «Макдональдсе», тоже спрашиваешь, откуда у них фарш?
Кэшин еще раз обошел емкость.
— Тут военные снабженцы жаловались, — сказал он как бы невзначай. — Они на той стороне Ливермора были, на учениях, особо не напрягались, жили себе в палатках, и как-то им приспичило сходить в город за пивом. На следующий день у них пропали два бака для воды, большая палатка, брезент и газовые баллоны. Боевые потери, так сказать.
— Военные снабженцы, — ответил на это Берн, — все равно что семь нянек. Мне его один парень во двор притащил. Сказал, вернусь и тогда насчет денег поговорим. Кто такой — понятия не имею. Еще что рассказать?
— Не говори ничего такого, что может быть использовано против тебя в суде, — посоветовал ему Кэшин, вынул бумажник и достал из него четыре бумажки по пятьдесят долларов.
— Ну что, без обид?
— Конечно.
Берн взял только три бумажки.
— Господи, да ты разбудил во мне христианина!
— Пока еще маленького. С садового гномика. Нам тут понадобится кое-какой строительный инструмент — мастерки, ватерпасы, всякое такое.
Берн посмотрел на Ребба — тот стоял, опершись на лопату, и смотрел куда-то вдаль.
