и не хотели этого признать. Геда по отношению к ним был резок и холоден.
В этих спорадических контактах своим поведением они подтверждали все то, что о них говорил аптекарь Брахна, его наставник из самых ранних коллекционерских дней. Поверхностные, спесивые, опасные. Геда взвивался, как шершень, если кто-то в его присутствии цитировал кого-нибудь из тех расфранченных коммивояжеров, приводя их в качестве авторитета. Все они куплены за большие или меньшие деньги, вот и хвалят безвкусицу и мусор. Их оценку можно смело пропускать мимо ушей. Они сначала продают свою экспертизу, и только потом, позднее, если им будет охота, слегка проанализируют состав, только чтобы самим удивиться, как это им вообще удалось всучить кому-то нечто подобное. В такие минуты он сам себе напоминал старого ученого доктора Брахну, в науку которого свято верил и которого всегда вспоминал с особым уважением.
С музеями и частными коллекциями он сотрудничал гораздо успешнее. Несмотря на то, что с трудом расставался с предметами из собственной коллекции, время от времени он все же уступал отдельные экземпляры для различных специализированных выставок, а два его флакончика экспонировались на юбилейной выставке Кёльнского музея, продолжавшуюся целый год. Впрочем, на это он согласился с тяжелым сердцем, больше всего из-за долгого срока.
Прокуристу Рольфу Зенеру, который уже давно положил на них глаз, потребовалось много ловкости, чтобы его уговорить. Это были две самые настоящие редкости, как с точки зрения стекла (оригинальные Гонделах и Егер), так и в смысле комбинации ароматов. Один из них — самый ранний вариант кёльнской туалетной воды, с разными добавками, больше всего орехового и каштанового масла, второй — приморский розмарин и тисовая смола в прекрасном растворе амбры и очищенного жира выдры. Пока шла выставка, Геда два раза туда приезжал. Вздохнул спокойно, только когда ему их вернули, разумеется, минута в минуту, согласно договоренному сроку. И несмотря на то, что он с большим доверием относился к Ценнеру, которого считал высоконравственным человеком и специалистом с тончайшим обонянием, и что залог намного превышал рыночную стоимость флаконов, успокоился он только, снова увидев их на своих помеченных местах на полке. Он называл их Кус и Бреки. Каждый его флакончик имел свое имя, но бесполезно спрашивать, что оно означает. Ничего, услышите в ответ. Так, что первое придет мне в голову, когда я вижу флакончик, то и становится его именем.
Несмотря на столь трепетное отношение к бутылочкам, нет фактов, что он когда-нибудь отказал кому-нибудь из близких друзей в просьбе взять какую-нибудь из них с витрины и рассмотреть ближе. Такое разрешение одновременно могло считаться своего рода надежным пропуском в узкий круг ближайших друзей Геды. Тем не менее, все знали, что этим не стоит злоупотреблять. Золотое правило о строжайшей изоляции флаконов, в особенности по отношению к личным запахам, которое хозяин всегда всем сообщал уже при первом посещении, врезалось людям в память. Ну, да ладно. Можно спрашивать и глазами, это хорошо известно нам, настоящим дамским угодникам, дурачился Летич, который во время каждого визита к Геде постоянно выбегал во двор, чтобы сделать хотя бы несколько затяжек между двумя интересными беседами.
У Геды было обыкновение иногда вдруг всю компанию невесть с чего прервать на полуслове и всех вместе отвести в мастерскую. Там откроет какой-нибудь из своих флаконов, чаще всего из тех, над которыми работает именно сейчас, и пригласит понюхать напрямую, какой сложный и редкий аромат, или только внутреннюю пробку. Потом они об этом долго разговаривают. Геде было интересно, чтобы каждый описал свое восприятие аромата. Это было особенное удовольствие, которым больше всего наслаждалась Тесса.
Когда он в первый раз предложил это Дошену, Летичу и ей, все трое смутились, немного мялись, даже чувствовали некий страх. Они переглядывались, как перепуганные дети перед первой прививкой. В те дни в гостях у Геды был доктор Павел Хлубник, который на обратном пути с какой-то научной конференции в Софии заехал на недельку погостить к другу, на что в своей стране еле-еле смог получить разрешение, а запросил он его за шесть месяцев вперед. К предложению Геды он отнесся весьма сдержанно, так как, видимо, раньше уже несколько раз оказывался в подобной ситуации.
Геда поставил на стол изумительный флакончик конусообразной формы, из темно-фиолетового, довольно толстого стекла, с узким и красиво изогнутым горлышком. Наружная пробка с резьбой была в форме стилизованного цветка ириса, немного более светлого тона. Тесса внимательно рассматривала сосуд, который буквально парил перед глазами, как сгусток какого-то плотного дыма, цвета темного аметиста. Слушайте, у меня какое-то странное чувство, как будто нас изнутри рассматривают чьи-то темно-синие глаза, сказала она, и все начали вглядываться в стекло.
Чешская работа, пришел им на помощь с вежливым пояснением доктор Хлубник, на достаточно уверенном английском. Видите, здесь подпись стеклодува и печать мастерской «Пеликан» из Остравы. И, правда, у самого донышка виднелся немного неправильный кружок, а в нем две буквы «В. П.». Мы не знаем, кто именно из мастеров «Пеликана» сделал эту вещь, так как их имена на протяжении нескольких поколений начинаются на «В»: Вацлав, Вальдемар, Виктор, Владислав, это главным образом их постоянные личные имена, но мы установили, что данный экземпляр относится ко второй половине семнадцатого века.
Прекрасный возраст для стеклянного предмета, не так ли, спросил он, очевидно довольный тем, как он сформулировал это по-английски. Да, ответила Тесса, и правда, прекрасный. А взгляните на это, он показал им какие-то маленькие неправильные черточки, похожие на пузырьки в стекле. Видите эти крупные слезы, знаете, что это? Это дыхание стеклодува, хотите верьте, хотите — нет, это частички воздуха, им около трех веков. Что скажете на это?
Вот только это не обычный, безымянный кусочек того, что окутывает нас на земле, подключился Геда. Напротив. Это совершенно определенный и особым образом отмеченный воздух. Часть настроения человека, частица его тепла и труда, невидимое, но столь очевидно присутствующее выражение его сущности. Бывает ли более тонкий остаток прошлого, скажите, прошу вас. Смотрите, Виктора или Вацлава, или Вальдемара нет уже на протяжении столетий, их прах развеян по Вселенной, а вот тут, перед нами находится защищенный и недосягаемый вздох одного из них. Разве это не чудо?
Теперь, если бы мы его каким-то волшебным образом освободили из этого стеклянного вместилища, говорит Летич, мы ощутили бы самый интимный вздох мастера Пеликана. Мы могли бы даже угадать, что он в тот день, три века назад, ел на обед. Это, правда, интересно. Да, и пусть мне теперь кто-нибудь скажет, что в
