на тыльной стороне ладони осталась кровь, — и повернулся к деревенским, поправляя разорванный ворот рубахи.
— Значит, так, — сказал он. — Правила меняются. Пироги делим на всех, а то за них вы друг друга вообще убьёте. Но! Каждый сейчас сядет и сделает метлу. Кто не сделает, не получит ни куска. Кто будет мешать другим, тоже ничего не получит. Это ясно?
Они, засопев, согласились. С кряхтением и стонами, почёсывая намятые бока, кое-как связали мётлы. Даже немного помогли друг другу после того как Василий сказал, что пироги разрежут, только когда все закончат работу.
Притихшие, они подошли к столу — справа те, кто хотел кусок пирога с рыбой, слева те, кто любил с яблоком, а посередине те, кому всё равно, что достанется. Так же тихо принялись за еду или понесли угощение домой.
— Мётлы не забываем, не забываем! — командовал Василий. — Завтра дорогу мести будем.
— От навязался на нашу голову, колдун хитрый, — тонко запричитал кто-то в толпе. — Задурил пирогами! Как ведала я, не к добру энто всё, охохонюшки…
— Обманул-то нас, нелюдь поганый, — согласились с ней. В лицо Василию, впрочем, никто ничего не сказал, не осмелились. Взяли свои мётлы и разбрелись уныло.
Остались только Марьяша, Тихомир и Добряк, да ещё тот шешок, который свалился с навеса и теперь скулил, размазывая слёзы кулачками и косясь на стол. Василий, вздохнув, отдал ему свою долю пирога. Шешок вцепился в пирог и исчез, как будто его и не было.
— Что эта ворона всё прилетает… — начал Василий, указывая на крышу бани, и осёкся. Вороны там уже не было.
Добряк с Тихомиром немного поспорили. Один говорил, что тоже всё время видит ворону — недобрая птица, дурной знак. Второй сказал, что ничего не видел, а даже если и так, нешто птице кто указ? Крылья есть, вот и летает.
Они унесли столы и лавки. Марьяша привязалась — и рубаху смени, и лицо дай утру, и где болит, Васенька, и на что ты разнимать-то их лез, горемычный. Василий отмахивался, но забота, чего скрывать, была ему приятна.
Потом они ещё пошли прогуляться — недалеко, к родничку, а то уже темнело, — и встретили Мудрика. Марьяша ему рассказала, что он многое пропустил, и выставила Василия таким героем, что прямо дальше некуда. Мол, он всё придумал, и народ сам разнял, и всех помирил…
— Я бы пришёв, да меня никто не звав, — тихо сказал Мудрик, утирая под носом.
Василию стало стыдно. И правда, даже сказать не подумал.
— Я там писал на доске, вроде как для всех, — неловко оправдался он, понимая при этом, что Мудрик почти никогда не заходит на холм и прочитать, конечно, ничего не мог. Не говоря уж о том, что о сегодняшнем соревновании они с местными условились только на словах.
И ещё Василий подумал, что ведь и за рыбой кто-то ходил к озеру, тоже могли сказать Мудрику, но не стали.
— Хочешь ко мне в команду? — предложил он. — Помогать с рекламой.
Он, правда, даже не знал, что за дело может поручить Мудрику, решил, что придумает позже. Но тот отказался — мол, озеро расчищает, на прочее нет времени.
Они ещё немного посидели, отмахиваясь от назойливых мошек.
— По дому, небось, соскучився? — спросил Мудрик. — Кто у тебя там остався?
— Кто? — задумчиво ответил Василий. — Да мать с отцом, только им давно на меня пофиг. Наверное, даже и не заметили, что со мной что-то случилось.
— Как же так, Васенька? — всплеснула руками Марьяша.
— Да вот так. Они разошлись, у каждого теперь другая семья. Отец нашёл женщину с детьми, вкладывается в них. Учёбу оплатить — пожалуйста, на курорты возить — пожалуйста… Мать за границей живёт, брата и сестру мне родила, а я их даже никогда и не видел, только на фото. Я, в общем, со старших классов с дедом жил, но его уже на свете нет. Волк — вот и вся моя семья.
— А невеста? — спросил Мудрик.
Марьяша подтолкнула его локтем. Василий догадался, что Мудрик ради неё и взялся выспрашивать, сама-то она эту тему обходила стороной.
— Какая там невеста? — махнул он рукой. — Работать надо, чтобы жить, и кому я нужен? Квартира и та на мать оформлена.
— И всё ж ты собрався до дому? — не унимался Мудрик.
— Да не знаю, — пожал плечами Василий.
Он впервые засомневался. С одной стороны, здесь жизнь куда проще: пришёл, вот тебе и дом. С другой, никаких удобств, а подхватишь какое-нибудь воспаление лёгких — всё, ты труп. К сорока можно распрощаться с зубами, это если ещё доживёшь. И как вообще жить? Допустим, с заповедником выгорит, и что, так до старости и торчать в Перловке, шешкам хвосты крутить и пить медовуху со старостой, пока Марьяша не видит?
— Не знаю, — повторил он опять, видя, что Марьяша заметно огорчилась. — Там видно будет. Может, и не уйду.
Он, в общем, не врал. Может, и не уйдёт, если колдун ему не поможет. А если поможет…
Он к другой жизни привык, что же тут поделаешь. Чем дальше, тем больше его начнёт всё бесить, станет на всех срываться, вот как Добряк. А Марьяша хорошая, только они совсем разные. И она, кстати, вообще не говорила, что он ей нравится.
Да, кстати, она вообще этого не говорила. Ей, может, от него только помощь с заповедником и нужна.
Они ещё немного посидели, думая каждый о своём, и разошлись. С утра, хочешь не хочешь, ждали дела. И дела эти Василий с удовольствием поручил бы другим людям, но, увы, заменить его никто не мог.
Глава 13. Василия терзают сомнения
Хоть и не быстро, но работа продвигалась.
Грабы, те самые парни с копытами, подновляли дома. Кровли решено было делать не тесовыми, как раньше, а земляными. Мряка, тот, что бродил по ночам, поливая дороги водой, тоже помог: на новых крышах быстро росла трава.
— Эх, красиво, зелено! — радовался Василий, оценивая прогресс.
Грабы ворчали и ленились. Добряк стоял у них над душой с утра до вечера, не то бы они только трепали языками и работали спустя рукава. Только и было слышно, как он их костерит своим тонким голосом. Из Добряка вышел отличный прораб.
Расчистили место для гостиного дома, убрали две избы-развалюхи. Какие-то брёвна накололи на дрова, какие-то оставили для будущего строительства и пока так и бросили. Рук не хватало.
Дорогу на холм выложили деревом, сделали подобие ступеней. Раньше склон был крутоват, вон и бабка Ярогнева никогда
