сюда не поднималась, и кое-кто из местных не спускался, а теперь ничего, сами ходили на родничок за водой. И Ярогнева наведалась раз или два, всё осмотрела, но ничего не сказала.
Долго возились с дорогой. Сперва её всё же вымели, Василий устроил субботник. Проследил, чтобы каждый работал.
— Так это и действует, — объяснял он Марьяше и Хохлику. — Если люди вкладывают во что-то свой труд, то они потом это ценят. Чем больше вкладывают, тем больше ценят.
— Умный ты, Вася, — говорила Марьяша. Хохлик молчал, шевелил губами. Запоминал.
На другой день, не успели ещё привезти грунт, дорога стала почти такой же грязной, как и всегда. Набросали огрызков, ореховой и яичной скорлупы, выплеснули какие-то помои с рыбьими хребтами и очистками неясного происхождения. Куры и гуси пришли поживиться и внесли свою лепту.
Василий негодовал.
— Нужно вложить больше труда! — заявил он и устроил ещё один субботник. Но в этот раз на него явился только он один.
Василий написал на щите на площади: «Чисто не там, где убирают, а там, где не сорят», и послал Хохлика разносить эту мысль. Тот унёсся. Вскоре Василию стали попадаться задумчивые деревенские, а потом он услышал голос Хохлика:
— Чисто не там, где умирают, а там, где ссоры!
Хохлик очень старался. Василий ещё минут пятнадцать его догонял, чтобы остановить и заткнуть.
— Ты, блин, дубовая башка, — отчитал он его. — Ты хоть думаешь, что несёшь? Ну где тут логика?
— Что такое логика? — тут же поинтересовался Хохлик, почесав лоб.
— Это значит, мысль должна быть разумной, и из неё должен следовать правильный вывод. Всё понял?
— Понял, — кивнул Хохлик.
Василий ещё раз повторил ему слова и отпустил. Пошёл колоть дрова, потом за водой, а потом заметил, что деревенские опять какие-то не такие. Очень уж довольные.
Он разыскал Хохлика.
— Чисто не там, где убирают, а потому убирать и вовсе не надобно, — рассуждал тот, стоя на пне и разводя руками. — Логика!
За такую логику он получил подзатыльник, обиделся и отказался совершать рассылки.
— Да что ты будешь делать! — воскликнул Василий и отправился сперва к плотнику, а потом на поиски Любима. Найдя его на лавке у ворот в обнимку с кикиморами, Нежданой и Незваной, заявил:
— Есть дело для дизайнера.
Любим, усмехнувшись, поднялся, перед тем чмокнув в щёку каждую из девиц. Те посмотрели с обожанием: как же, дизайнер!
Василий объяснил техзадание, и Любим нарисовал на деревянной табличке череп со скрещёнными костями. Эту табличку воткнули у самого грязного двора.
— Написать бы «позор», да не поймут, блин, — сокрушался Василий. — Ничего, сделаем таких ещё десяток…
— Нешто, думаешь, проймёт? — флегматично спросил Любим, пожёвывая соломинку.
— Да уж надеюсь…
Оттуда они пошли к плотнику, и не успел тот сделать и двух табличек, как послышались крики и ругань. Если бы чисто было там, где ссоры, Перловка бы вообще занимала первенство по чистоте. Василий с Любимом понадеялись, что это табличка дала эффект, и пошли смотреть. На всякий случай не спешили.
Там уже собрались едва ли не все, орали, размахивая руками. Табличку выдернули из земли. Её тянул к себе косматый старичок, а Неждана и Незвана, растрёпанные, со сбившимися платками, отнимали.
— Вона, вона дизайнер и рекламщик-то наши! — раздался вопль из бани.
Все, как один, обернулись — мокрые, всклокоченные, красные, глаза горят, кулаки сжаты.
— Надо же, проняло. Ну, Вася, бежим, — сказал Любим, выплёвывая соломинку.
Но сзади подоспели ещё деревенские, и уйти не дали. Осталось только встать спиной к спине, тоже поднять кулаки…
— Вы чё эт в Баламутовом дворе поставили? — закричал старичок со свиным рылом, хватая Василия за рукав.
— За что ж ты нас так-то обидел, Любимушка? — запричитали кикиморы. — Нам ты этакой красы не дарил!
— Да, а Баламут-то чем заслужил!..
— А нас почто обделили?
Василий быстро сориентировался.
— А это награда, — сказал он, — за самый чистый двор и дорогу. Наведёте порядок, и вам такие таблички поставим.
Опять поднялся вой до небес — мол, какая же это чистота? Подметили каждую соринку, каждый след, припомнили даже то, что Баламут третьего дня вышел из дома, да и плюнул на землю.
Это продолжалось, наверное, минут десять, а там подоспел и сам Баламут, один из тех грабов, что чинили кровли. Видно, пока услышал, что творится, пока добежал… Прискакал, весь красный, рыжие волосы дыбом, повязку потерял, и закричал, ещё не разобравшись толком:
— Лжа это всё, поклёп! Да я и вовсе дорогу не мёл!
Следом за ним цокотал копытцами Хохлик. Лицо его было довольным, как будто сметаны наелся, кошачьи усы топорщились.
— А-а, не мёл! — обрадовался народ. — Тогда ничего и не заслужил!
Оказалось, Хохлик опять не так понял. Сперва крутился рядом с Василием и услышал, что тот задумал какое-то наказание, потом услышал про чистый двор, да и решил, что за это самое и наказывают.
Табличку пока унесли к Тихомиру. Во дворах закипела работа, все взялись за мётлы. Хохлик получил подзатыльников и, шмыгая носом, наводил порядок у Баламутова дома. Плотник делал таблички, Любим под руководством Василия малевал черепа: для кикимор — с рожками и в платках, для полевика — с бородой из колосьев, для грабов — с повязками на волосах, для разной мелкой нечисти — со свиными пятаками.
— И как только у тебя выдумки хватает? — удивлялся Любим.
— Насмотренность, — гордо отвечал Василий.
В общем, Любим оказался не совсем плохим. Ну, глазки девицам строит, натура такая, так Василий и не претендует на этих девиц. А Марьяша к Любиму равнодушна… хотя она, может, и к Василию равнодушна, попробуй её пойми. И вообще, чего это он о ней думает?
Выбросив эти мысли из головы, Василий проследил, чтобы работа была окончена, и чуть погодя обошёл деревушку. Почти все заслужили таблички, но получили и предупреждение о том, что нужно поддерживать порядок.
На следующий день дорогу засыпали, а уже к вечеру ямы и канавы были на прежнем месте.
— Так порядок же, — объяснили деревенские. — Ты ж сам сказал-то. Завсегда у нас был такой порядок.
Василий взялся за голову. Потом, подобрав слова, разъяснил насчёт порядка. В середине его речи подошёл Добряк, уважительно крякнул, хлопнул по плечу и даже ничего добавлять не стал.
Дорогу засыпали опять, и больше её вроде никто не трогал. По старой привычке ещё сорили, конечно, но при этом так активно ябедничали друг на друга и так злорадствовали над теми, у кого забирали таблички, что скоро Перловка засияла чистотой. Ну, насколько может сиять чистотой деревня, где то куры пройдут, то гуси, то коров прогонят,
