долго его разглядывал, потом передал мне. Я тоже осмотрел зерно со всех сторон. Для людей, привыкших видеть кофе только в чашках или в фабричной упаковке, зернышки свежих плодов казались диковинками. Но это и все. Дальше не было ничего нового. Все те же высокие зеленые кусты, такие же, похожие на вишню плоды и белые зерна.
К сожалению, последующие плантации мы осматривали без Кассы Амануэля и его объяснений. Дело в том, что он разъезжал по плантациям не только ради нас. У него были здесь свои дела. Пересев с осла на мотоцикл, наш опекун вместе с чикой ездил по домам плантаторов и заключал с ними какие-то таинственные сделки. А я оказался в полной зависимости от пана Беганека, который, сделавшись единственным источником информации, забрасывал меня настолько противоречивыми сведениями, что в голове все перемешалось.
Наши беседы на плантациях выглядели приблизительно так:
— Интересно, что вы знаете о происхождении слова «кофе»?
Естественно, что ничего, да и где я мог бы об этом прочитать, если пан Беганек в Каире скупил у меня из-под носа все книги об Эфиопии?
— На юго-западе Эфиопии имеется провинция Каффа, которая считается родиной кофе, — просвещал меня Великий первооткрыватель. — Там и сейчас есть дикорастущие кофейные деревья. От названия этой провинции произошло слово «кофе». Понимаете: Каффа — кофе?
— Хм, любопытно…
— Но в другой книге я читал, — неожиданно вспомнил мой собеседник, — что все это неправда и что слово «кофе» произошло от арабского «kahua», это означает и кофе и вино.
На следующей плантации пан Беганек рассказал мне, каким образом люди научились пить кофе:
— Это произошло в весьма отдаленные времена: может быть, при Менелике Первом, сыне царя Соломона, а может, немного позднее. Однажды каффские пастухи заметили, что их козы необычно возбуждены. Стали искать причину и обнаружили, что животные объелись листьями какого-то неизвестного кустарника. И так по ниточке добрались до клубка. Догадались? Этот неизвестный кустарник и был кофейным деревом.
Но едва я усвоил эту информацию и представил себе древних эфиопских пастухов и их возбужденных коз, как пан Беганек вдруг выступил с новой версией:
— Правда, в другой книге написано, что кофе был открыт при совершенно иных обстоятельствах: в костер случайно упало несколько кофейных плодов, и запах жареного кофе привлек внимание людей. Понимаете?
Я почувствовал, что скоро ошалею от потока противоречивой информации.
— Пан Альбин, — взмолился я, — оставьте свои истории. Главное, что кофе открыли, а как это произошло — в конце концов не важно.
Пан Беганек рассердился и сказал, что я не способен научно подойти к вопросу. Тогда я прекратил с ним все разговоры и вступил в беседу с полицейским, который довольно успешно дополнял свой скудный запас английских слов весьма выразительной жестикуляцией. К моему великому удивлению, на родине кофе слово «кофе» неизвестно. Амхарцы говорят — «буна».
На четвертой плантации я уже не говорил о кофе и не желал о нем слышать. Мне смертельно надоели темно-зеленые кустарники, красные плоды, белые зерна и разговоры о кофе. Я был голоден и устал от всего этого путешествия на осле. Зато таинственные вылазки Кассы Амануэля и Уольде Бирру в дома плантаторов интересовали меня все больше. Я ломал себе голову над тем, какие дела могут быть у чиновника Главного управления банками в Аддис-Абебе с богатыми крестьянами из провинции Харэр. Поскольку для меня самого эта загадка была неразрешимой, я спросил Кассу Амануэля. Но тот отделался ничего не значащим объяснением. Я почувствовал, что он чем-то удручен и раздосадован. Как видно, таинственные переговоры с плантаторами не дали ожидаемых результатов. Настаивать было неудобно, и я отложил решение мучившей меня загадки до более подходящего момента. Благодаря дождю он наступил очень скоро. Ливень захватил нас на очередной — не знаю уж, которой по счету, — плантации. Касса Амануэль и Уольде Бирру как раз собирались по своему обыкновению ехать к плантатору. Поскольку они не могли бросить нас под дождем, мы двинулись к его дому всем караваном. Плантация была небольшая. Она принадлежала богатому амхарскому крестьянину, поместье которого очень напоминало одноэтажные домики с колоннами, какие нам приходилось видеть в предместьях Аддис-Абебы.
Прибыв на место, проводники отвели в конюшню ослов и мулов, полицейские занялись мотоциклом чики, а мы с Кассой Амануэлем и Уольде Бирру вошли в дом. Касса Амануэль оставил нас под покровительством чики в первой комнате, а сам надолго исчез. Мы сразу почувствовали, что в доме царит какая-то тревожная атмосфера. То и дело мимо нас пробегали люди в белых шаммах. Они были так взволнованы и озабочены, что не обращали на нас никакого внимания и даже не отвечали на приветствия Уольде Бирру. Из отдаленных комнат до нас доносился шум возбужденных голосов. Мне показалось, что среди других я слышу голос Кассы Амануэля. Как ни мало мы разбирались В особенностях быта эфиопских крестьян, даже нам стало ясно, что в доме происходит что-то необычайное. Я спросил Уольде Бирру о причинах переполоха.
— Старый человек очень болен, — ответил чика на своем не совсем правильном английском языке. — Он скоро умрет. Касса Амануэль хочет с ним говорить. У старого человека много сыновей, много дочерей.
Ответ получился не вполне вразумительный, но ясно было одно: Касса Амануэль и Уольде Бирру давно знали о болезни плантатора, и их приезд сюда каким-то образом с ней связан. Все это вместе взятое показалось мне очень странным.
Между тем шум голосов в глубине дома нарастал. Теперь я уже четко различал сердитые выкрики Кассы Амануэля. Видимо, там ссорились.
Уольде Бирру несколько минут внимательно прислушивался, после чего принял решение:
— Идем туда.
С этими словами он провел нас в следующее помещение. Там находилось несколько одетых в белое женщин и детей. Бурная ссора происходила в третьей комнате, где лежал больной плантатор. Уольде Бирру, не спросив ни у кого разрешения, вошел туда, а нам велел подождать. К счастью, он оставил дверь приоткрытой, и нам все было видно.
В небольшой, переполненной людьми комнате на алге около стены лежал накрытый одеялами и шкурами старый плантатор. Было видно, что жить ему осталось недолго — его кожа приобрела желто-восковой цвет, а черты лица заострились, как у покойника.
Около постели сидел босой бородатый монах в высокой белой шапке и белой монашеской рясе, перепоясанной шнурком. Время от времени монах наклонялся к больному и что-то шептал ему на ухо, показывая глазами на Кассу Амануэля. Кроме этих трех человек в комнате было еще несколько широкоплечих амхарцев в белых шаммах. Они-то и спорили так ожесточенно с Кассой Амануэлем.
