навсегда из дома странствовать… Рассказ был печальный и странный, написан хорошо. Вера в Сергея Николаевича впилась глазами. Все молча разошлись спать.
На другой день, рано утром, сестру Веру нашли на чердаке повесившейся. Надя первая увидела ее и после этого заболела душевно; с тех пор совсем изменился у нее характер, она стала очень нервной. Я увидела сестру Веру уже только в гробу. Лицо у нее было удивительно спокойное и красивое — какое-то умиротворенное.
Церковь ее разрешила хоронить, так как священник нашел ее душевнобольной и разрешил предать земле по церковному обряду. Похоронили ее уже без звона, в том же Черниговском монастыре, рядом с могилой отца. На другой день пришло роковое письмо от игуменьи монастыря Евфросинии, письмо ее ласковое, полное обещаний через некоторое время взять ее обратно в монастырь, чего сестре очень хотелось, она тосковала о монастыре и о матушке и ждала этого письма ужасно.
… Кто знает, если бы письмо не запоздало на один день, может быть, ничего бы и не случилось. Рок.
* * *
Сестра Аля очень винила себя, ведь она каждую ночь ходила смотреть, как Вера спит, она боялась за нее, а тут в первый раз, усталая, не пошла ее навестить.
Надя была в таком ужасном состоянии, что решили отпустить ее к подруге, — Лидии Доментьевне Хохловой, в их имение. Нас дома оставалось четверо — мама, я, Аля и Наталья Аркадьевна Вальман. Жить после катастрофы с Верой в этом доме стало невозможно. Мы начали хлопотать о переезде куда-нибудь в другой дом; было мало денег; мало сил и огромная громоздкая обстановка. Тогда мы стали думать о квартире в монастырских домах, в то время они уже были в ведении исполкома.
Мы стали просить у секретаря исполкома, который еще в старое время был знаком с моим отцом по своей жене. Нас пожалели, выпросили ордер на освободившуюся квартиру в 4-м доме Советов по Переяславской улице. На парадной двери стояли красные печати; потом эти печати много нам портили в жизни, потому что думали, что были когда-то арестованы.
Шел 1920 год. Сестре Але, наконец-то удалось устроиться на работу в Электротехническую академию секретарем. В то время Духовная Академия была закрыта, а в ее помещение въехало военное учреждение из Петрограда. Сестрой на работе были очень довольны, у нее был хороший военный паек, я в то время работала в библиотеке городской, а Наталья Аркадьевна тоже устроилась в частную гимназию Цветковой преподавать русский язык. Мы кое-как кормились. От Вари пришло первое письмо, там установилась Советская власть; дядя сильно болел и сестра Варя выразила желание вернуться домой. На этом очень настаивала и сестра Аля.
Летом 1920 года я работала сначала в бывшей кооперативной библиотеке, переведенной в главные ряды нашего города. Библиотека была хорошая, в нее влилась частная библиотека Дмитриевской. Но летом случился пожар. Загорелись главные Святые ворота Лавры от маленьких лавчонок, ютившихся возле Лавры. Был ветер и огонь перенесся через всю площадь и загорелись центральные, торговые ряды на площади и наша библиотека. Была вызвана милиция и пожарная команда, тушили усердно. Часть книг была спасена, но библиотека закрылась и я перешла работать в Упрофбюро на культурную работу по организации клубов. В это же время по совместительству я начала работать машинисткой в Электротехнической академии, куда меня устроила в свою канцелярию сестра Аля. Потом я совсем ушла из Упрофбюро и работала только в академии.
В это же время вернулась и Надя от Хохловых и поступила в детскую библиотеку работать, получала грошовое жалование и крошечный паек. Мы с трудом сводили концы с концами. Меняли вещи, сажали картошку на огороде близ Лавры; одна комната была полностью завалена картошкой. Всего труднее было с дровами. На нашу квартиру в четыре комнаты нужно было доставать 4 кубометра дров. Надо было идти в лес пилить дрова, чтобы внести их в жил у правление на центральное отопление. Комнаты нагревались зимой только до 4–5 градусов тепла, вода стыла и почти замерзала в комнатах. Осенью я и Надя, вместе с нанятым рабочим, ходили в лес валить деревья.
Сестра Аля не выдержала этой жизни, она стала болеть. Раз она решила от службы идти на субботник в лес, собирать сучья, и как я ее не умоляла не ходить, она не послушалась и пошла в лес. После этого она заболела и слегла. В квартире был ужасный холод — два градуса тепла. Сестра переехала в кухню, устроила там времянку, она дымила немилосердно.
Помню вечер. Вдруг Аля подняла голову с подушки и воскликнула: «Вот, вот, сейчас я видела бабушку и дедушку, они меня зовут к себе». С этих пор сестра Аля стала говорить о своей близкой смерти, у нее был все время жар и болела сильно голова, нашли у нее паратиф. Ей выхлопотали комнату в гостинице — там жили служащие Электротехнической академии и было несколько теплее, а у нас стоял настоящий мороз в квартире. Она жила там с Натальей Аркадьевной.
Аля не спала по ночам, очень болели все суставы, и была крайне раздражительна и до крайности стала недоверчиво относиться к нам. Наталья Аркадьевна все ночи напролет читала ей Тургенева, которого сестра так любила. Потом знакомые устроили ее в бывшую земскую больницу. Она находилась на окраине города, грязь там была непролазная, но сестра Надя, несмотря на ужасную дорогу, через день ходила навещать Алю и приносила ей четверть молока. Сестра пила только одно молоко, есть ничего не могла, небольшая температура все держалась. Врачи не определяли ее болезни, не могли понять, что с ней. Она просила ее взять из больницы и Флоренский устроил ее в Красный Крест, где была богадельня для престарелых сестер войны 1914 года. При богадельне была больница и церковь, где он был священником.
Помню, последний раз я пришла к ней перед Рождеством, в обед с работы, принесла ей два платка вязаных — один белый, другой черный, на выбор. Она взяла белый, была очень ласкова со мной, улыбнулась печально на прощание. У меня сжалось сердце, — на лице сестры Али проступали черные, зловещие пятна; я поняла, что жизнь ее держится на волоске. Мне не хотелось от нее уходить, но надо было идти на работу. Вечером все были усталые и никто к ней не пошел. А за это время вот что произошло. К ней пришла одна старушка, очень экзальтированная и говорливая, и стала говорить Але, что врачи земской больницы очень
