— Черт побери, что тут такое? — крикнул, выбежавиз пивной, какой-то человек, за которым следовала по пятам белая собака. —Маленький Оливер! Щенок, иди к своей бедной матери! Немедленно отправляйсядомой!
— Они мне не родня! Я их не знаю! Помогите! Помогите! —крикнул Оливер, вырываясь из могучих рук этого человека.
— Помогите? — повторил человек. — Да, я тебепомогу, маленький мошенник! Что это за книги? Ты их украл? Дай-ка их сюда!
С этими словами он вырвал у мальчика из рук книги и ударилего ими по голове.
— Правильно! — крикнул из окна на чердаке какой-торотозей. — Только таким путем и можно его образумить.
— Совершенно верно? — отозвался плотник сзаспанным лицом, бросив одобрительный взгляд на чердачное окно.
— Это пойдет ему на пользу! — решили обе женщины.
— Да, польза ему от этого будет! — подхватилчеловек, снова нанеся удар и хватая Оливера за шиворот. — Ступай,мерзавец!.. Эй, Фонарик, сюда! Запомни его! Запомни!
Ослабевший после недавно перенесенной болезни, ошеломленныйударами и внезапным нападением, устрашенный грозным рычанием собаки и зверскимобращением человека, угнетенный тем, что присутствующие убеждены, будто он и всамом деле закоснелый маленький негодяй, каким его изобразили, — что онмог сделать, бедный ребенок? Спустились сумерки; в этих краях жил темный люд;не было поблизости никого, кто бы мог помочь. Сопротивление было бесполезно.Минуту спустя его увлекли в лабиринт темных узких дворов, а если он иосмеливался изредка кричать, его заставляли идти так быстро, что слов нельзябыло разобрать. В сущности какое имело значение, можно ли их разобрать, раз небыло никого, кто обратил бы на них внимание, даже если бы они звучали внятно?
Зажгли свет; миссис Бэдуин в тревоге ждала у открытой двери;служанка раз двадцать выбегала на улицу посмотреть, не видно ли Оливера. А двастарых джентльмена по-прежнему сидели в темной гостиной и между ними лежаличасы.
Глава 16
повествует о том, что случилось с Оливером Твистом послетого, как на него предъявила права Нэнси
Узкие улицы и дворы вывели, наконец, к широкой открытойплощади, где расположены были загоны и все, что необходимо для торговли рогатымскотом. Дойдя до этого места. Сайкс замедлил шаги: девушка больше не в силахбыла идти так быстро. Повернувшись к Оливеру, он грубо приказал ему взять заруку Нэнси.
— Ты что, не слышишь? — заворчал Сайкс, так какОливер мешкал и озирался вокруг.
Они находились в темном закоулке, в стороне от людных улиц.Оливер прекрасно понимал, что сопротивление ни к чему не приведет. Он протянулруку, которую Нэнси крепко сжала в своей.
— Другую руку дай мне, — сказал Сайкс, завладевсвободной рукой Оливера. — Сюда, Фонарик!
Собака подняла голову и зарычала.
— Смотри! — сказал он, другой рукой касаясь шеиОливера. — Если он промолвит хоть словечко, хватай его! Помни это!
Собака снова зарычала и, облизываясь, посмотрела на Оливератак, словно ей не терпелось вцепиться ему в горло.
— Пес его схватит не хуже, чем любой христианин, лопнимои глаза, если это не так!.. — сказал Сайкс, с каким-то мрачным и злобнымодобрением посматривая на животное. — Теперь, мистер, вам известно, чтовас ожидает, а значит, можете кричать сколько угодно: собака скоро положитконец этой забаве… Ступай вперед, песик!
Фонарик завилял хвостом в благодарность за это непривычноласковое обращение, еще раз, в виде предупреждения, зарычал на Оливера ипобежал вперед.
Они пересекли Смитфилд, но Оливер все равно не узнал быдороги, даже если бы они шли через Гровенор-сквер. Вечер был темный и туманный.Огни в лавках едва мерцали сквозь тяжелую завесу тумана, который с каждойминутой сгущался, окутывая мглой улицы и дома, и незнакомые места казалисьОливеру еще более незнакомыми, а его растерянность становилась еще болеегнетущей и безнадежной.
Они сделали еще несколько шагов, когда раздался глухой бойцерковных часов. При — первом же ударе оба спутника Оливера остановились иповернулись в ту сторону, откуда доносились звуки.
— Восемь часов, Билл, — сказала Нэнси, когда замербой.
— Что толку говорить? Разве я сам не слышу? —отозвался Сайкс.
— Хотела бы я знать, слышат ли они? — произнеслаНэнси.
— Конечно, слышат, — ответил Сайкс. — Менясцапали в Варфоломеев день,[28] и не было на ярмарке такойгрошовой трубы, писка которой я бы не расслышал. От шума и грохота снаружитишина в проклятой старой тюрьме была такая, что я чуть было не размозжил себеголову о железную дверь.
— Бедные! — сказала Нэнси, которая все ещесмотрела в ту сторону, где били часы. — Ах, Билл, такие славные молодыепарни!
— Да, вам, женщинам, только об этом и думать, —отозвался Сайкс. — Славные молодые парни! Сейчас они все равно чтомертвецы. Значит, не чем и толковать.
Произнеся эти утешительные слова, мистер Сайкс, казалось,заглушил проснувшуюся ревность и, крепче сжав руку Оливера, приказал ему идтидальше.
— Подожди минутку! — воскликнула девушка. — Ябы не стала спешить, если бы это тебе, Билл, предстояло болтаться на виселице,когда в следующий раз пробьет восемь часов. Я бы ходила вокруг да около тогоместа, пока бы не свалилась, даже если бы на земле лежал снег, а у меня не былошали, чтобы прикрыться.
— А какой был бы от этого толк? — спросил чуждыйсентиментальности мистер Сайкс. — Раз ты не можешь передать напильник идвадцать ярдов прочной веревки, то бродила бы ты за пятьдесят миль или стоялабы на месте, все равно никакой пользы мне это не принесло бы. Идем, нечегостоять здесь и читать проповеди!
Девушка расхохоталась, запахнула шаль, и они пошли дальше.Но Оливер почувствовал, как дрожит ее рука, а когда они проходили мимо газовогофонаря, он заглянул ей в лицо и увидел, что оно стало мертвенно бледным.
Не меньше получаса они шли глухими и грязными улицами,встречая редких прохожих, да и те занимали, судя по их виду, такое же положениев обществе, как и мистер Сайкс. Наконец, они вышли на очень узкую, грязнуюулицу, почти сплошь занятую лавками старьевщиков; собака бежала впереди, словнопонимая, что больше не понадобится ей быть начеку, и остановилась у дверейлавки, запертой и, по-видимому, пустой. Дом полуразвалился, и к двери былаприбита табличка, что он сдается внаем; казалось, она висит здесь уже многолет.
