это не важно!
Иларий поджимает губы.
— Прости, детка, я не это хотел сказать, я... да пойми же ты, не могу я быть с тобой!
В расстроенных чувствах он делает шаг назад. Садится на пол. И теряет сознание. Затем поднимается, держась за голову, и с отвращением рассматривает на себе серую одежду.
— Прошу, скажи, что ты вернулся.
— Зачем ты так, Рекс? — расстроено спрашивает он.
Я моргаю.
— Ты недоволен?
— Это я позволил ей с тобой поговорить. А ты... — он вздыхает. — Слушай, я хочу, чтобы Илария успокоилась. Она разрывает мою голову! Дай ей то, что она хочет! Переспи с ней!
— Ты спятил?!
— Она не перестанет. Она упряма. А ты ей очень нравишься. Настолько нравишься, что я не могу ее контролировать. У нас был уговор, что в доме буду жить я, а не она. Но когда появился ты, Илария как с цепи сорвалась! Она рвётся из меня, подавляет мою личность, понимаешь? Ее чувства настолько сильны, что перекидываются, и я начинаю их транслировать! А я натурал, Рекс! Да, может, я и люблю всякие женские штуки, но это не значит, что мне нравятся мужчины!
— Я не буду с ней спать!
— Тебе сложно, что ли?
— Лари, во-первых, ты для меня мужчина в любом теле теперь, я не смогу это подавить. Во-вторых, как я понял, вы оба всегда в сознании, а значит, когда я буду заниматься любовью с Иларией, ты тоже будешь это видеть... и помнить. В-третьих, не по пути нам с твоей Иларией.
— Ты меня не слушаешь! — злится он.
— Ты рехнулся!
Он падает без сознания. Ну, нет! Ну твою мать! Опять она.
— Побудь со мной хоть один раз, — просит Иларий. Только вот это не он, а Илария. — Неужели я настоящая тебя совсем не привлекаю? Нам будет хорошо.
Может, биться затылком о стену, пока не сдохну от потери крови?
С ужасом понимаю, что одна его рука на моем ремне, он притягивает меня к себе. В следующий момент (о боги, о боги, какое счастье!) его отвлекает скрип двери.
— Ух ты... — долгожданный гость соизволил прибыть. — Много чего ожидала увидеть, но не это.
Сара опирается о стену и хохочет:
— Кричишь, точно свинья на бойне, Рекси.
— А что мне остается?! Я не могу пошевелиться, сучка ты рыжая! Отпусти меня!
Иларий топчется на месте, после чего, как истинная девчонка, убегает вон.
— Отпустить? — усмехается ведьма. — Н-е-е-т, ты еще недостаточно обдумал свое поведение. К тому же Лари обидел. Знаешь, когда я его убила, он и то радостней выглядел.
— Его? Или ее?
— А это важно?
— Да, когда тебя домогаются! Он совершенно спятил. — Я начинаю заикаться. — Требует, чтобы я переспал с ним... с ней.
— Требует?
— Илария хочет влюбить меня в себя!
— И?
— Она в теле моего друга! Я не могу воспринимать ее девушкой теперь!
— Да ты гомофоб, — хихикает она.
— Вынужденный!
— Бро-о-ось. Не преувеличивай. Выдохни. И прими.
— Требовать принять то, что не принимается здоровым человеком — это насилие в чистом виде!
— Нельзя смеяться над чужими мечтами, Рекси.
— Поразительно! Когда не надо, ты сама добродетель, а в остальное время — гребаная стерва.
— Передавай крысам привет, — подмигивает она и закрывает дверь. — Они сожрали троих заключенных. Те еще каннибалы.
— Стоять!
Сара нехотя поворачивается.
— Что сделать, чтобы ты освободила меня?
— Честно? Не знаю. Вообще, у меня дикое желание тебя прибить, но увы... нужно потерпеть недельку.
— От ненависти до любви один шаг. Мы на верном пути.
— Уж что мне в тебе нравится, так это оптимизм, Рекси, — лопочет она и опять норовит уйти.
— Сара, прости меня! — кричу вслед.
Ведьма останавливается в дверях, но голову не поворачивает, и я продолжаю:
— Я виноват. Очень виноват. Но пойми и меня, да ты и сама понимаешь, почему я так себя веду. Слабость. Бессилие. Отчаяние. Человек, который уверен в своих силах, который не боится — не кричит от бессилия. А я на дне. Я стараюсь до тебя докричаться, но ты не слышишь! Поставила на мне крест!
Ведьма не оборачивается и не отвечает, лишь неподвижно застывает спиной ко мне, но я замечаю, как она сжимает наличник двери до белых костяшек.
— Прости за то, что разгромил башню, мне очень стыдно. И за картину прости. Она много для тебя значила, да? Девочки на картине... они кем-то тебе приходятся, я давно это понял. Кто ее рисовал? Может, позвать художника, чтобы восстановить ее?
— Я нарисовала ее, — Сара поворачивается, и я готов поклясться, что ее глаза увлажнены, — можешь не распинаться.
— Кто на ней?
— Неважно.
— Мне, правда, жаль.
— Мне тоже.
— За картину?
— За то, что не могу помочь.
Хочу вопить «можешь!», но сдерживаюсь, хотя этот вихрь разрывает изнутри.
— Мы оба пленники. Я понимаю.
Сара подходит и гладит мою щеку.
— Мне даже будет тебя не хватать.
Я теряюсь. Неожиданное заявление. Ладно бы в шутку, так нет — Сара говорит это с похоронным видом.
— Хотел бы сказать то же самое, однако, моя душа будет уничтожена. Может, все-таки отопрешь кандалы?
Она размышляет, поглаживая подбородок.
— Ты пробовал произносить еще какие-то заклинания из книги? Кроме того, которым освободил себя от заклятия, а оно ведь сработало, что удивительно. В тебе живет сильная магия даже после смерти. Странно, что ты ее не чувствовал всю жизнь.
— В детстве со мной иногда творилось странное. Но отец выбил из меня любые наклонности.
— Есть одно заклинание... мучи-и-ительное. Особенно смерть от него. Человека словно поджаривают на электрическом стуле. Заклинание грозовых разрядов. Научить?
— С чего такое предложение?
— Научный интерес.
— Ладно...
— Ты должен четко произнести «ferox fulgur percutiens, accipe meam potestatem» и представить, как энергия клубится у тебя в груди, а потом окутывает жертву, разлагая ее электрическими разрядами.
— Я ни хрена не запомнил.
Сара закатывает глаза, разворачивается и движениями пальцев вырисовывает заклинание на стене.
— Прошу, — улыбается она, шагая спиной к двери. — Ах да. Твои кандалы запечатывают магию. Любые заклинания возвращаются к тебе ударом. В общем, хорошего вечера.
Дверь за ней захлопывается. И
