— Горячее, — пробормотал он. — Горячий лед.[97]
Глава девятая
После своего купания в Темзе Мэри пролежала в лихорадке две недели. Она металась в жару, дрожала в ознобе, то и дело просила пить или открыть окна, ей хотелось глотнуть прохладного воздуха. Она исходила потом, и Тиззи, глядя на нее, восклицала (к большому неудовольствию миссис Лэм): она-де и не представляла, что в человеке может скопиться столько сала. Во сне Мэри бормотала какие-то странные слова и фразы. В конце концов она все же поправилась.
Во время ее болезни Уильям Айрленд заходил к Лэмам, но ему сказали, что тревожить мисс Лэм нельзя; доктор прописал ей сон и полный покой. Однако в конце второй недели Уильяму разрешили поговорить с Мэри. Закутанная в шаль, она сидела в гостиной у окна.
— Надеюсь, вам уже лучше? — спросил он.
— Это была сущая ерунда. Самая обычная простуда. Впрочем, согласитесь, я вряд ли могла ее избежать.
— Я вам кое-что принес.
— Пьесу? — Он кивнул. — А я уже почти решила, что все это мне приснилось. Правда же, Уильям, то был очень странный, необычный день. Сейчас он кажется далеким, нереальным…
— Однако вот она, пьеса. — Он протянул ей пачку листов в темно-бордовом переплете. — Вполне реальная.
Мэри опустила пьесу на колени и отвела глаза.
— Я боюсь до нее дотрагиваться. Это же нечто святое… — Уильям улыбнулся и промолчал. — Она поможет мне вернуться к жизни.
— Мистер Малоун подтвердил ее подлинность. А мой отец уже начал переговоры с театром «Друри-Лейн».
— Так ее поставят?
— Лелею надежду.
— Знаете, Уильям, почему-то я предпочла бы, чтобы она осталась тайной для всех.
— Нашей тайной? О нет. Это не могло бы…
В гостиную вошла миссис Лэм.
— Ты должна отдыхать, Мэри. Тебе нельзя волноваться.
— Я не волнуюсь, мама. — Мэри перевела глаза на Уильяма. — Я просто в восторге.
— Как бы то ни было, на сегодня довольно. Всего наилучшего, мистер Айрленд.
* * *
Мэри полдня читала пьесу, полную высоких слов и благородных чувств. Волшебная ритмика стиха, в котором удивительным образом сливались воедино звук и смысл, действовала завораживающе. Это была пьеса о зависти и о бешеной, исступленной жестокости, взывавшей к древнему британскому богу мщения, тому, что «обгоняет ветер в поле ржи!», тому, «в чьей власти сделать алой синь морей». Мэри решила, что это одна из ранних пьес Шекспира. Она нашла в ней сходство с «Титом Андроником» и первой частью «Генриха Шестого». Перечитав драгоценную находку, она подивилась изобретательности молодого Шекспира. Кому еще пришло бы на ум создать образ ласточки, которая взмывает над полем брани, спасаясь от «бушевавшей в хлебных нивах сечи»? Ее переполняла благодарность судьбе за то, что она получила возможность все это прочитать. Отдельные несовершенства стиля или неясные выражения она с готовностью оставляла без внимания. Ведь она была одной из очень немногих, кому за прошедшие двести лет выпало счастье прочесть эту драму.
Тем же вечером, без каких-либо объяснений, Мэри передала пьесу Чарльзу. Она решила не рассказывать ему историю этой находки, надеясь, что он сам узнает руку автора. После ужина Чарльз унес пьесу к себе в комнату и больше уже не выходил. Прежде чем лечь спать, Мэри тихонько постучала к нему в дверь.
— Открыто, милая, — послышался голос Чарльза. Он сидел за столом и писал письмо. — Ты за нею? — Он указал на лежащую на кровати пьесу.
— Прочитал до конца?
— Конечно. К счастью, она не слишком длинна.
— И какое у тебя впечатление?
— А сочинитель-то кто? Там ведь только название.
— Не догадываешься?
— В таких делах я предпочитаю воздерживаться от догадок. Очень похоже на Кида,[98]но автор вполне может оказаться кем-нибудь из «университетских умов».[99]Пьеса, правда, не на латыни.
— А больше никто в голову не приходит?
— На такой вопрос можно отвечать долго.
— Это Шекспир.
— Нет.
— Уверяю тебя, Чарльз.
— Из того, что мне доводилось читать, она меньше всего напоминает Шекспира.
— Как ты можешь такое говорить? А для меня это очевидно.
— По каким приметам?
— Да хотя бы исполненный величия слог.
— Величие может быть поддельным.
— Построение фраз. Ритм. Выразительность. Вообще всё.
Мэри заметно разволновалась. Чарльз попытался ее успокоить:
— Это же всего лишь пьеса, Мэри.
— Всего лишь?! Это жизнь духа! — Она запнулась, пытаясь совладать с волнением. — Ты помнишь слова Вортигерна, обращенные к жене: Песок в часах уже не остановишь, пока в одном из нас не станет сердце. Разве не прекрасно сказано?
— Прекрасно, не спорю. — Чарльз поднялся из-за стола и обнял сестру. — Мэри, дорогая, так это очередная находка мистера Айрленда? Я так и понял. Но сама подумай. А вдруг он ошибается?
— Только не в столь важном предмете.
— С чего ты столь уверена? И откуда у него такая уверенность?
— Чарльз, ты упрямо не желаешь видеть очевидное. Тут каждая строка дышит Шекспиром. Когда я читала пьесу, мне казалось, что он стоит рядом.
— Он? А может, кто-то другой?
— Ты имеешь в виду Уильяма?
— Тебе же хочется быть к нему ближе.
Он тут же пожалел о сказанном. Мэри побледнела как полотно и отшатнулась.
— Это отвратительно! Как ты смеешь?! — воскликнула она и вышла из комнаты.
* * *
Несколько дней спустя Уильям Айрленд выступал перед собравшимися в Мерсерс-Холле на Милк-стрит. Лондонское отделение Шекспировского общества пригласило его прочесть лекцию на тему: «Источники трагедий Шекспира». Мэтью Тачстоун, основатель и президент общества, прочитал в журнале «Вестминстер уордз» две статьи Айрленда и был поражен его глубоким пониманием языка елизаветинской эпохи. Именно из его статей Тачстоун узнал, что слово «тень» употреблялось тогда в значении «актер».
