малыш, мне недостаточно твоего честного слова. Риски быть облапошенным, слишком велики, — Пробегаюсь пальцами по ее щеке и мягко поддеваю подбородок. — У меня нет выбора, Тея.
— Сначала вопрос, — не разрывая зрительный контакт, она переходит к торгам. Я коротко киваю, давая свое согласие. — Почему ты перестал называть меня Эмили? — ее перебинтованная ладонь ложиться на мою щеку, и теперь мы полностью зеркалим действия друг друга. У меня возникает ощущение, что она не погладила меня по лицу, а заехала кулаком в солнечное сплетение. И я пропустил гребаный удар. Проницательная маленькая стерва.
— Это имя тебе больше не подходит, — с напускным равнодушием отвечаю я.
— Оно никогда и не было моим, так? Ты все придумал? Просто признайся, черт возьми! — и она действительно бьет меня кулаком… в плечо. Снова и снова, пока я не скручиваю руки у нее за спиной.
— Сегодня мы проверяем правдивость твоих слов, любовь моя, — яростно рычу в раскрасневшееся лицо.
— Леон, помягче, — док делает шаг вперед, но я останавливаю его пригвождающим взглядом.
— Помягче она не понимает. Да, Тея? — наиграно ласковым тоном тяну я.
— Я соглашусь, но мне нужно что-то взамен, — неожиданно заявляет Алатея. В распахнутых глазах снова мелькает мольба. — Звонок матери. Это все, о чем я прошу.
— И ты не будешь брыкаться и сделаешь все, что я скажу?
Она поспешно кивает. Я задумчиво сдвигаю брови, размышляя, чем может обернуться для меня согласие. Новый виток истерии? Вполне возможно, но это случится после, а сейчас я говорю:
— Хорошо, твоя взяла, — даю малышке повод порадоваться, что хоть в чем-то сумела меня «нагнуть».
Но не вижу никакой радости и триумфа. Тея медленно выдыхает, словно я только что снял с ее плеч многотонный груз. Внутри вновь болезненно тянет, и это ни хрена не приятное ощущение. Я не слепой идиот и понимаю, что происходит. Эта хрупкая девушка с неистовым упорством методично пробивает мою оборону, ломает контроль, выводит на давно забытые и запрещенные эмоции.
Я должен ее остановить… и есть способ, такой же действенный, как тот, что собираюсь использовать сейчас. В зависимости от дозировки меадон обладает разными свойствами. Первое мы увидим в действии совсем скоро, второе — сделает волю человека куском глины в моих руках, третье — все еще тестируется, но мне достаточно первых двух, чтобы начать войну и запустить реализацию масштабного сценария по сокрушению своих врагов.
Но хочу ли я воевать с Теей такими методами?
Нет, черт бы ее побрал, не хочу.
— Начинай, Ярослав, — распоряжаюсь я, освобождая место Артемьеву. Встаю в изножии больничной кровати, не отрывая взгляда от потерянного лица Алатеи. Она тоже смотрит на меня, старательно скрывая свое волнение.
— Ты готова? — подключив девушку к мониторам, док ждет от нее отмашки, чтобы ввести в вену катетер.
— Точно больно не будет? — тихо спрашивает она. Выглядит такой уязвимой и напуганной, что щемит сердце.
— Нет, ты совсем ничего не почувствуешь, кроме крошечного укуса от небольшого прокола, — с ласковой улыбкой успокаивает Артемьев.
Я десятки раз слышал, как таким же тоном он утешал «добровольцев», чьи останки никто никогда не найдет. За любым прорывом в научной медицине стоят сотни, а иногда и тысячи жертв, но общественность никогда не узнает их имена. Мы создали совершенное биологическое оружие массового поражения, самое тихое и убийственное из всех, что существовали ранее. Это ни вирус, ни токсин, и не бактерия. Это частица Бога, позволяющая одному человеку управлять целым миром.
Три дня назад именно по этой причине Артемьев потребовал моего присутствия в лаборатории. У нас получилось. Остался последний завершающий этап, но как я уже сказал, начинать действовать можно уже сейчас.
— Если я умру… — шелестящий голос Алатеи вырывает меня из грандиозных планов будущих сражений. — Позаботься о моей маме. У нее никого нет, кроме меня.
Я медленно приближаюсь к ней с другой стороны кровати и мягко касаюсь ее щеки. Беспомощная и покорная, она будит во мне странные, незнакомые чувства. Я не знаю, как их объяснить и с чем сравнить, потому что абсолютно точно не испытывал их раньше.
— Ты не умрешь, — качнув головой, утверждаю я.
И это действительно так. Опасности для жизни нет. Ни малейшего риска, иначе я бы не позволил…
Черт, кому ты врешь, Голденштерн?
Ты уже это сделал.
Трех недель не прошло с того момента, как я приказал ее убить. Она бы разбилась во время выступления, если бы Фишера не раскрыли в последний момент. Жирный ублюдок не совершал самоубийства, его ликвидировали те же твари, что отправили Тею ко мне. В обратном случае она была бы уже мертва. Плюс один призрак в мою коллекцию…
— Не шевелись и постарайся расслабиться, — инструктирует Артемьев, пока я медленно веду пальцем вдоль линии изящных скул. Тея на мгновенье прикрывает ресницы и делает глубокий вдох.
— Умница, — Ярослав отточенным движением вводит катетер, запуская в кровь необходимую концентрацию меадона.
— Может быть, в твоих лабораториях найдется лекарство для моей мамы? — игнорируя гения в белом халате, она снова обращается ко мне.
Грудную клетку словно сдавливают невидимые жгуты. Блядь, можно ли чувствовать себя большим ублюдком, чем тупой недоумок Фишер? Оказывается, да.
— Расскажи мне о ней, — севшим голосом прошу я.
Придвинув стул, сажусь рядом с Алатеей и накрываю ее ледяные пальцы ладонью.
— Что ты хочешь знать? — она облизывает пересохшие губы, немного рассеяно наблюдая за моим лицом.
— Не знаю, что угодно, — пожимаю плечами.
— Ты устанешь слушать…
— Начни с первого детского воспоминания.
— С этим сложнее, — Тея озадаченно хмурится. — Я помню себя лет с шести. Но если первое… Я стою перед зеркалом, мама за моей спиной, заплетает мне две тугие косы. У нее ласковая добрая улыбка и нежные руки. Мне хорошо и радостно, потому что сегодня особенный день.
— Чем он особенный?
— Мама отведет меня в секцию, где я научусь самым разным трюкам. Она говорит, что я очень талантливая и гибкая, и однажды стану настоящей принцессой цирка, — по губам Алатеи блуждает теплая улыбка, будто она и правда видит то, о чем рассказывает.
Меня же ее слова заставляют инстинктивно напрячься. Она не в первый раз упоминает о том, что в профессию попала с подачи матери. Обычно дети вспоминают совершенно иные моменты, связанные с самым близким человеком, а тут попахивает программированием неокрепшего сознания. Я знаю об этом больше, чем кто-либо другой. Со мной делали то же самое. С раннего детства готовили к определённой роли, вкладывая в голову конкретные задачи и нормы. Но я отчаянно сопротивлялся, создавая только видимость «правильного» сына. Командная игра не для меня. Именно поэтому я стал огромным
