я говорю о русском народе. Мы, русские, слишком долго притворялись, что эта власть нам не нужна, вели гибридные войны, порой выступали под чужими знаменами, отстаивая наши интересы с неуместным стыдом. Мне горько вспоминать об этом. Я вот-вот возглавлю страну, — на этих словах глаза журналиста Арсения расширились, и закрыть их он уже не смог до конца передачи. — Что станет моим первым историческим шагом на этом священном посту? Мы оккупируем все бывшие республики Советского Союза, а потом двинем войска в Восточную Европу. На границе Запада мы остановимся: чужого нам не надо.
— Вы серьезно? — задал самый глупый из возможных вопросов боец информационного фронта.
— Разве с таким шутят? Это совершенно естественное развитие всех наших идей, всего их благородного комплекса. Только слепой не видит, что наше счастье и несчастье, наша эйфория, которая на самом деле энтропия, наша жадность в альянсе с ленью, тупость в союзе с невежеством и ликующее непонимание, кто мы и чего хотим, приведут к войне. За что вы меня полюбили? За правду, не так ли? — инфовоин неуверенно кивнул. — Так вот она, наша с вами правда: впереди война. Мы должны освободить не только себя, но и наших друзей. Тех друзей, которые в помрачении своем считают себя нашими врагами. Всех наших братьев-славян освободить от себя ложных и вернуть к себе истинным. Всех! Начиная с украинцев и заканчивая поляками. Только даровав свободу нашим братьям, мы освободимся сами. Потому что свобода есть полное подчинение своей исторической миссии.
Енот вдруг подпрыгнул, вцепился в лацканы пиджака Арсения, и, согнув спину дугой, рявкнул в камеру:
— Ну что, мои кровавые собратья? Все для фронта, все для победы?
Выступление генерала Эйпельбаума и бравого енота было прервано рекламным блоком. По экрану поплыли пиццы и пельмени, пленительные виды Крыма и выгодные телефонные тарифы. Но население — даже под воздействием пицц и пельменей — уже не могло забыть о грозных пророчествах Натана Эйпельбаума.
Арсений поскакал в гримерку — выжимать пропотевшую рубашку и просить у коллег помощи в закрытии глаз. Тем временем в студию ворвался взвод во главе с озадаченным капитаном. Растерянное выражение его лица так пленительно дисгармонировало с военной формой, что енот решил воспринимать молодого капитана как произведение искусства. Натан даже не повернулся в сторону взвода и его предводителя. Тугрик мягко потянул Эйпельбаума за рукав, глазками указывая на ворвавшихся в студию солдат.
— Сынок! Как скоро! — поприветствовал Натан капитана, а тот, стараясь быть суровым, отчеканил, что получил приказ «арестовать гражданина Эйпельбаума Н. А.». Он предъявил приказ Натану, но тот отказался даже взглянуть на него, не то что взять в руки.
Тугрик воинственно заворчал, приподняв дрожащие белые усы и обнажив грозные желтоватые резцы.
— Арестовать? — Натан задумался, словно принимал решение: что принесет ему тюрьма, и не пора ли уже туда отправиться?
(«Видите! — торжествующе вскричал политолог. — Даже заключение Натан рассматривает с позиций усиления влияния и воли к власти! Помните, о чем я говорил в самом начале? Все подтверждается! Это политическое животное в чистом виде! Похлеще енота!»
Мы согласились с ликующим коллегой, но потребовали больше не прерывать повествование, хотя бы в столь драматичных местах).
Генерал Эйпельбаум поднялся с места — неспешно, решительно, сурово. Звякнули друг о дружку ордена, засияли под софитами погоны.
— Отставить! — прогремел приказ генерала Эйпельбаума. Капитан отшатнулся, отшатнулся и взвод. Ощетинившись, Тугрик встал на пути захватчиков и зашипел:
— Готов умереть за вас, мой генерал!
Взвод сделал два шага назад. Арсений, не успев надеть рубашку, вернулся в студию полуобнаженным. Он застыл, выпученными глазами наблюдая эпохальную сцену: генерал Эйпельбаум, которого защищает верный енот, противостоит вооруженным солдатам. Арсений чувствовал: капитан и его бойцы находятся на грани капитуляции.
— Служи́те Родине, а не начальству, юноша! — Натан положил мужественную руку на трепещущее капитанское плечо. — И с каких это пор мы, военные, занимаемся арестами?
Капитан посмотрел на приказ с отвращением: в глазах сверкнуло желание скомкать жалкую бумажонку. Натан перешел на «ты»:
— Посмотри! — указал Эйпельбаум на Тугрика рукой в белоснежной перчатке: — Даже животное понимает, где правда. Ты что, намерен оказаться ниже енота? Тебе зачем дана голова? Зачем тебе сердце? Считаешь все это лишним, капитан?
— Никогда не считал! — пылко ответил тот.
— Но не знал, как их использовать, да? — вступил в разговор Тугрик. — Как быть с головой и сердцем, пока ты в этой форме? Не заложить ли в ломбард до лучших времен? Да? — спросил он, коснувшись хвостом офицерского бедра.
— Полегче, Тугрик, — приказал Натан, глядя на капитана, под фуражкой которого мчался вихрь страхов и сомнений.
— Сынок! — не стесняясь патетики, енот вознес к капитану лапки. — А вдруг именно ты призван остановить этот кровавый цирк, а не продолжать его в угоду своим тупым и жадным господам?
Натан указал еноту место за своей спиной, но адъютант не подчинился: сделал вид, что занят очищением хвоста. Натан повторил молчаливый приказ, и енот хмуро повиновался.
Так проникновенны были слова Эйпельбаума, так значителен был его вид, так убедительны фальшивые погоны и поддельные ордена, так внушительна военная выправка и так инфернален грозный, выглядывающий из-за правой ноги Эйпельбаума Тугрик, что капитан отдал честь своему новому генералу.
— Арест отменяется, — скомандовал он, и солдаты отступили еще на два шага. Опустили оружие.
— Мы заявимся на Всероссийский Конгресс Деятелей Культуры? — напомнил енот Эйпельбауму, высовываясь из-за его спины и зачем-то подмигивая капитану. — Или уже не туда, а куда-нибудь повыше?
— Туда! — приказал Натан и обратился к капитану. — Сопроводишь нас?
Тот не смог скрыть удивления, поскольку решимость Эйпельбаума предполагала более кардинальные шаги: например, захват органов власти.
— Думал, я призову тебя к революции? — усмехнулся Натан. — Именно это сейчас и происходит. Только я не желаю проливать ни капли крови. И не пролью. Потому что кровь в начале перемен — очень плохая примета.
Тугрик глухо заворчал: похоже, в «вопросе крови» они с Натаном так и остались оппонентами.
