Ясно, что нормальная отправка (в смысле «транспортировки») не может представлять проблемы для армии. Однако убийство комиссаров в 3-й танковой группе генерала Гота тоже «не представляло никакой проблемы». Вот об этом и говорит отчет.
Подобные туманные формулировки мы встречаем также в донесении IV корпуса 17-й армии от 1 декабря 1941 года: «Одного политического комиссара расценили как партизана» [265]. В отчете 239-й пехотной дивизии (17-я армия) читаем: «За время с 1 по 16 октября 1941 года взяты в плен 3 комиссара, с ними поступили согласно циркуляру армии» [266].
Уже на основании только этих донесений мы видим, что гитлеровцы чрезвычайно строго избегали слова «убить». Даже у генерала Варлимонта — одного из авторов РОК и не менее преступного «Приказа о командос» — слово «убить» прямо-таки застревает в горле. Давая после войны показания на одном из процессов, Варлимонт заявил, что РОК-де только предписывало, чтобы «германские войска в случае невозможности передать политических работников и комиссаров в руки СД отводили их в сторону («beiseite geschafft»)». В данном случае, как и в донесениях военного периода, речь, несомненно, идет об определенного рода алиби: бесспорные вещи объяснялись таким способом, который отдалил бы угрозу петли!
Эти «деликатные» языковые оттенки и эвфемизмы донесений вермахта некоторые немецкие генералы после войны пытались использовать для своей защиты. Они утверждали, что их донесения касаются не расстрелянных, а павших комиссаров. Такую тактику, например, избрала защита на процессе гитлеровского фельдмаршала Лееба и других, используя в этих целях свидетелей защиты в лице бывшего начальника разведки группы армий «Север» Есселя, бывшего начальника разведки группы армий «Центр» Сикста, бывшего командира XLIV корпуса 17-й армии и других. Из их показаний явствовало, что упомянутые донесения касались только комиссаров, «убитых в бою» или «умерших естественной смертью», и что даже эти данные вообще были… «фиктивны»! Почему? Потому, оказывается, что «армии не выполняли приказ о комиссарах и саботировали его»! По этой причине Ессель якобы вообще не представлял этих данных Леебу и Кюхлеру! [267]
Как же все-таки обстояло дело в действительности?
Там, где докладывающий говорил о комиссарах, которые погибли не в результате расстрела, он и не скрывал этого факта. Если в донесении говорилось о павших в бою комиссарах, то неизменно употреблялось слово «gefallen» («пал»).
Например, 9-я пехотная дивизия доложила III корпусу 15 октября 1941 года: «Была атакована группа партизан, численностью 60–70 человек, при этом пали 8 партизан и 1 комиссар» [268].
Во всех приводившихся в этой главе донесениях речь идет о судьбе комиссаров, попавших в руки гитлеровцев. Следует также упомянуть о запланированных, но не осуществленных преступлениях — по причинам, от командиров вермахта не зависящим. Так, например, командующий 18-й армией генерал Кюхлер, уверенный, что Ленинград вот-вот прекратит оборону и падет, заранее «позаботился» о судьбе комиссаров, находившихся в городе, который должен был попасть в его руки. В меморандуме от 15 сентября 1941 года, направленном командованию группы армий «Север» и озаглавленном «Об обращении с населением Петербурга» [269], Кюхлер делит население на определенные категории и для каждой предусматривает «соответствующее» обращение. Разумеется, самая печальная судьба должна была постичь всех членов коммунистической партии, комсомольцев, евреев, «подозрительные элементы», военных комиссаров и политруков. Этих последних предполагалось отправить на сборные пункты для военнопленных и «поместить отдельно» («getrennte Unterbringung»). В то же время гражданских комиссаров (Zivilkommissare) в противоположность военкомам (Тruрреnkommissare) Кюхлер предписывал направлять в концлагерь, где их также надлежало поместить отдельно, то есть передать в распоряжение СД. Такая изоляция должна была стать первым этапом преступной процедуры; в качестве второго и последнего предусматривалась казнь.
Чтобы не дать отдельным комиссарам возможности проскользнуть через сеть облав и смешаться с массой пленных, некоторые командующие армиями издавали соответствующие инструкции. Так, например, 3-я танковая группа генерала Гота еще 3 июля 1941 года предусмотрительно известила свои части, что «политические комиссары часто снимают свои знаки различия и находятся среди солдат в мундире рядового. Распознать их можно преимущественно по невыгоревшим местам на воротнике и рукавах» [270].
Но, рассуждали гитлеровцы, комиссары могут ведь попасть не только в германский плен. Были ведь и сателлиты: Италия, Венгрия, Румыния, Финляндия. Как же поступить в таком случае? «Заботливое» германское командование нашло выход и из этого положения. Оно потребовало от своих союзников передавать политических комиссаров, подстрекателей и «нежелательных» на германские сборные пункты для военнопленных и в дулаги [271].
О том, как выглядел рост числа преступлений против комиссаров во времени, частично сказано выше. Судя по имеющимся материалам, кривая роста преступлений достигает наивысшей точки в самом начале войны против СССР, резко снижаясь и доходя до нуля во второй половине 1943 года.
Среди последних известных нам донесений о выполнении РОК одно датировано 16 мая 1943 года. Это донесение 294-й пехотной дивизии (XVII корпус, 6-я армия) о расстреле 1 политрука [272].
Еще одно донесение датировано июнем—июлем 1943 года и содержит сообщение о расстреле женщины-политрука «эйнзатцкомандой № 1» [273].
Был ли резкий спад числа убийств комиссаров вызван «конфликтом с совестью» или тут действовали еще и другие причины?
Абсолютно не установлено, чтобы хоть кто-нибудь из немецких командиров протестовал против порученной ему «миссии», превращающей его в обычного убийцу. Никто не отказался выполнять преступный приказ, никто не подал в отставку и даже не пригрозил ею. Никто из них не рискнул своей карьерой, не говоря уже о риске поплатиться своей головой за сопротивление приказу. Если Гудериан и некоторые другие командующие действительно запретили, как они утверждают, сообщать содержание РОК своим войскам, то это пассивное «сопротивление» нескольких генералов (если это вообще не вымысел!) нисколько не повлияло на уменьшение числа убийств комиссаров. Большинство же немецких генералов никаких сомнений не испытывало вообще и выполняло РОК с присущей им педантичностью, поскольку такова была воля «фюрера». Поэтому более чем сомнительными кажутся предположения, будто эти «конфликты с совестью» германских офицеров повлияли на снижение кривой преступлений. Как раз наоборот, «заботливая» старательность фельдмаршала Кюхлера о судьбе «комиссаров из Петербурга», инструкция генерала Гота относительно «вылавливания» комиссаров, скрывающихся среди массы пленных, кровожадные приказы фельдмаршалов Рейхенау и Манштейна, напоминания о представлении донесений о «ликвидированных» комиссарах — все это указывает на то, что очень много гитлеровских вояк ревностно заботилось об «усовершенствовании методов» осуществления РОК.
В действительности на снижение кривой преступлений воздействовали иные факторы, и прежде всего чисто военные. Несмотря на неудачи первых месяцев войны на Западном н Юго-Западном фронтах, Советская Армия отступала лишь после упорных боев, уходя в
