нашла, что спросить:
— А что такое — оранжевое?
Я говорю:
— Вот сейчас предъявлю тебе, и сама увидишь. Плещи-ка водой в мою сторону! Да не так, а как будто гребешь!
Она послушалась. И что вы думаете, подогнала рыбку, а я ее ухватил! Ладонь под бок корабликом подвел и вытащил с водой вместе.
— Держи, говорю, научная работница!
Руки у нее маленькие, в двух сразу только рыбку удержать. Выплеснул я карасика ей в ладони, он как затрепыхается, а девчонка как запищит:
— Ой, ой, она живая!
Вот смешнячка! Я говорю:
— А ты что думала — тебе в бассейн соленую запустят?
Но она так радостно смеялась, и головой мотала, и тряслась над этой рыбехой, — мне и то стало весело. И вдруг над самой головой прогудели басом:
— Что тут такое?
Кто, вы думаете? Тот самый непонятный гражданин, что возился с травой на огороженном участке. Весь расхмуренный. Ну, ясно. Сейчас начнет: «Если каждый будет вылавливать по рыбке...» Будь я один, только бы он меня и видел. А девчонка весело так на него очки выставила, словно и не боится. Я скорее у нее рыбку перехватил и бормочу:
— Погуляла и ладно, пора домой!
И булькнул ее в воду. Ругай теперь!
А человек на меня и не взглянул.
— Гэля! — говорит хмурым голосом. — Сколько раз тебе повторять: нельзя одной. Ты же знаешь: мама волнуется!
— Ну и зря, — заявляет девчонка преспокойно. — Я уже эту дорожку наизусть знаю: вот так, и так, и так... А вы все не пускаете!
Ну, он ее — за руку, и поволок за собой! Далеко уже отошли, вдруг она оборачивается:
— Мальчик! Спасибо за рыбку!
Вот чудачка! Как будто я ей подарил карасика.
...В этот день был прибой, и купаться меня не пустили. Мама с тетей Леной пошли по магазинам. А я катался на кольцевом троллейбусе. Сделал четыре круга — надоело, слез.
На остановке цветы продавали. Длинные такие, красные, желтые, всякие. Издали посмотришь — как будто костер в ведре. И как-то незаметно я с этих цветов перескочил на сад, где вчера были. Думаю: почему травки, самые незавидные, проволокой огорожены? Что за фокус — воздух спичкой поджигать? Девчонка тоже припомнилась. Разговаривает смешно, как большая, а саму гулять по саду не пускают.
Так я и вскочил в автобус — одна остановка всего.
Вот так сад, ну и сад!.. Я думал: запросто вчерашнее место найду, где «мохнатусы» эти красуются. И вроде узнал дорожку, иду, иду... Кругом деревья, листья сверкают, колышутся... Нет, не то место!
Бродил, бродил, даже ноги загудели. И вдруг приметные кусты — в белом цвету, тяжелом и пышном. В кустах проволока прячется. Ага, вот оно!
Кончились кусты, а за ними... дом. Да, обыкновенный, одноэтажный. Крылечко с навесом. На крылечке рыжий котище спит. Очень ты мне нужен!
Крякнул я с досады, запустил в кота веточкой. Он глазами — сверк, и — мя-а-у! И тут же выбегает из дверей девчонка. Та самая. Гэля или как ее там. В руке — морковка обгрызенная. Кот ей в ноги — трется, выгибается. Она ему сейчас же — морковку. Тот понюхал для приличия, и снова кричать. А она уговаривает:
— Ешь, ешь, Базилик. Морковь — это лакомство гномов. Знаешь, таких лесных человечков. Отнесешь им вечером миску морковок — а утром в миске золото...
Ну, не видел я таких — котам сказки рассказывать! А она еще села на ступеньку и запела:
Обо мне все люди скажут —
Сердцем чист и не сбесив...
Услыхал я это «не сбесив» и с хохотом из-за кустов вылез. Она голову ко мне поворачивает:
— Кто там?
Вот чудачка, не узнала. Я говорю:
— Забыла? Рыбу тебе вчера ловил. А вообще-то я — Сергей.
— Ну, заходи, Сережа.
Зашел я. Сел на крыльцо. Сидим, кота гладим, а он и рад. Я говорю:
— Это кто тебя вчера увел? Брат?
Усмехается:
— Такой большой разве может быть братом? Это дядя Костя. Мы с мамой к нему приехали хвойным воздухом дышать, чтобы я окрепла.
Посмотрел я на нее: пальцы — палочки, и уши маленькие, просвечивают, точно раковины. С воздуха окрепнешь! Опять молчим. Только и слышно: деревья шумят, как море. Птицы начали голоса пробовать:
— Ци-ци-ци!
— Тень-тень-ти-у!
Гэля спрашивает:
— А какие птицы певучие?
— А я знаю! Их не видно.
— Тебе тоже не видно? — удивилась.
Вот как туго соображают некоторые люди! Я и не придумал, что отвечать. И вдруг она говорит:
— А мне совсем ничего не видно.
— Ты бы еще потемнее очки напялила! В тени бы хоть сняла!
Она послушалась сразу. Сдернула свои стрекозиные крылышки.
Я еще ничего сообразить не успел, а меня свело всего — не дохнуть.
Большие у нее были глаза. Темно-синеватые. И смотрели прямо на солнце — не жмурясь, не мигая.
Она вздохнула. И говорит прозрачным своим голоском:
— Без очков — все равно. Я ведь слепая.
Все рухнуло, обвалилось у меня в душе...
* * *
Я почти каждый день ходил в сад. Меня без билета пускали — дядя Костя попросил. Он и вправду оказался научный работник. На участке этом, огороженном, опыты проводил. У него там редкие, самые тропические растения.
И про Гэлю я все узнал. Она скарлатиной болела, маленькая, ну, осложнение... Мать ее — дяди Кости сестра, а живут они вообще в Минске. Оттуда в Одессу поехали, думали — можно операцию. Не знаю уж, почему, но оказалось — нельзя. Мать ее очень переживала. А Гэлька сама? Ну, что она понимает? Она ведь даже не знает, что значит — видеть.
Я пробовал сидеть с полчаса, зажмурившись, но разве — то? Веки красным просвечивают, и свет, и тень чуешь... Конечно, Гэле я ничего такого не говорил, а просто старался играть с ней и ходить повсюду.
Она ведь не такая, чтобы плакать или там ныть. Везде лезет, все ей надо узнать. Идет, за руку мою держится и быстро-быстро бормочет:
— Ах, как автобус тарахтит! Ухо заболело. А люди как громко разговаривают! Второе ухо заболело. Значит, уже базар. Сережа, давай мороженое купим!
А в саду? Хозяйкой ходит. У цветов, у деревьев названия такие, что язык вывихнешь, — а у нее так и слетает: кельрейтерия, традесканция, филлокактус! И
