лице слезы Бабочки.
ГЛАВА 24
Получив весть о смерти Пинкертона, Тёо-Тёо закрыла ресторан почти на месяц. Ей невыносима была счастливая толпа американских моряков, особенно офицеров, которые заходили в ресторан каждый вечер, когда она пыталась смириться с тем, что Пинкертон мертв и никогда уже не вернется в Нагасаки. Ослепительная мечта, за которую Тёо-Тёо цеплялась столько лет, наконец разбилась, и ей не хотелось находиться рядом с теми, кто напоминал о покойном американском муже.
Она даже перестала ухаживать за своей радостью и гордостью, за «американским» садом, который высадила вместе с Судзуки, и нежные розовые кусты заросли дикими сорняками. Это запустение словно символизировало крах ее иллюзий и надежд.
Вдобавок к прочим неприятностям они услышали, что миссис Синклер заболела и решила вернуться в Америку. Тёо-Тёо попыталась, но не смогла заставить себя навестить свою добрую американскую покровительницу и проводить ее.
Судзуки непрестанно молилась в святилище о том, чтобы Тёо-Тёо-сан исцелилась от своей печали, из-за которой дошла до немыслимого — перестала следить за собой и ходила со спутанными волосами и сухой землистой кожей.
Несколько раз заглядывал Шарплесс, но дом оставался закрытым, и выходившая Судзуки шепотом сообщала ему, что госпожа не готова никого принять. Служанка, не находящая себе места от беспокойства, рада была уже тому, что Тёо-Тёо-сан не пытается снова наложить на себя руки, и при каждом удобном случае говорила ей о Дзинсэе, о том, что мальчик когда-нибудь вернется в Нагасаки в поисках матери. Она видела, что лишь это поддерживает в хозяйке жизнь.
Три недели спустя, когда в заброшенном саду стали опадать первые осенние листья, Шарплесс заглянул снова и на этот раз отказался уходить.
— Передайте Тёо-Тёо-сан, что у нее было три недели на то, чтобы погоревать, и мы в Америке считаем, что этого вполне достаточно! — твердо сказал он. — К тому же у меня есть кое-что, на что ей обязательно захочется взглянуть.
Помахав перед лицом Судзуки большим коричневым конвертом, он продолжил:
— Это пришло от моей сестры несколько дней назад, целый кладезь фотографий Кена, или Дзинсэя, как вы его называете. Но я передам их Тёо-Тёо только лично, так что ей придется меня впустить.
Мгновение поколебавшись, Судзуки провела дипломата в гостиную и ушла по скрипучим половицам коридора в комнату хозяйки.
Сквозь тонкие стены японского дома Шарплессу слышно было их бормотание, и ему не пришлось долго ждать, прежде чем зазвучали легкие шаги и в комнату зашла Тёо-Тёо.
— Прошу прощения, что отказалась принять вас последние несколько раз, Шарплесс-сан, — пробормотала она. — Но, как видите, мне нездоровилось.
Дипломат был потрясен произошедшей с Тёо-Тёо переменой. Осунувшаяся и бесцветная, она казалась тенью красавицы с сияющими глазами и подернутыми румянцем щеками, что в пестрых кимоно хлопотала в своем знаменитом ресторане.
— Боже правый, Тёо-Тёо-сан, что с вами случилось?! — не подумав, выпалил Шарплесс и тут же пожалел об этом, когда увидел, как замкнулось ее лицо.
Черт подери, когда же он выучит, что с японцами нельзя разговаривать так напрямик!
— Я тяжело переживаю известие о кончине Пинкертона-сан, — безжизненным голосом прошептала она очевидное, потому что не знала, как еще ответить.
— Не сомневаюсь в этом, Тёо-Тёо-сан, но жизнь, знаете ли, продолжается, — мягко ответил Шарплесс. — Смотрите, может быть, это вас подбодрит, — сказал он, кладя большой коричневый конверт на низкий столик. — Сестра только что прислала мне целую пачку фотографий Кена, которые нашлись среди личных вещей Бенджамина, когда семья перебирала их. Она подумала, что вам захочется их получить.
Впервые за несколько недель Судзуки, которая держалась рядом, готовая оберегать хозяйку, увидела на ее лице тень улыбки, когда Шарплесс стал доставать фотографии из конверта и одну за другой выкладывать их на столе.
Со слабым вздохом Тёо-Тёо потянулась к фотографиям, ее глаза жадно взирали на счастливого мальчика, которому она дала жизнь.
— Он так вырос, — прошептала она, и ее слезы тихо закапали на изображение смеющегося мальчика с взъерошенными волосами и бейсбольной битой в руках в окружении друзей. — А главное, он выглядит счастливым, — добавила она, словно не замечая, что в комнате есть еще кто-то. — Значит, я приняла правильное решение, когда отпустила его в Америку, и, если завтра мне предстоит умереть, я умру с миром. Здесь ему, полукровке, не было бы места.
— Пожалуйста, не говорите так, Тёо-Тёо-сан, — мягко укорила ее Судзуки, не желавшая слышать слов «смерть» и «самоубийство». — Помните, вы всегда говорили мне, что, когда Дзинсэй-тян вырастет, он вернется в Нагасаки в поисках матери? Как вы можете умереть до того, как снова его увидите?
Тёо-Тёо перебрала все фотографии, останавливаясь на тех, что особенно ей приглянулись. На последнем снимке был долговязый подросток в своем первом костюме с галстуком, выступающий в школьном хоре и явно переполненный гордостью.
Прижав фотографию к груди, Тёо-Тёо спросила:
— Можно, я оставлю ее себе, Шарплесс-сан? Кажется, это последняя по времени. Он так вырос!
— Конечно, — ответил Шарплесс, испытывающий облегчение оттого, что к ней вернулся прежний дух. — Вообще-то вы можете оставить все, они — для вас, а мне все равно ни к чему.
— Благодарю вас, Шарплесс-сан, — прошептала Тёо-Тёо, и, пока она собирала драгоценные фотографии и с нежностью складывала их обратно в конверт, к ее щекам медленно вернулись краски. — Это так много для меня значит, вы снова дали мне надежду и напомнили, что мне есть кого ждать. Я не должна забывать о сыне, он скоро станет молодым человеком и вернется в Японию, чтобы найти меня, — продолжала она таким отрешенным голосом, словно снова не замечала присутствующих.
Судзуки никогда не верила, что Пинкертон вернется в Нагасаки, как не верила сейчас и в то, что Дзинсэй отправится в Японию на поиски матери и своих корней. Но если лишь эта надежда поддерживала в Тёо-Тёо желание жить, Судзуки готова была воспользоваться ее иллюзиями.
Тем вечером, к огромному удовольствию Судзуки, Тёо-Тёо заговорила о том, чтобы снова открыть ресторан и добавить в меню новые рецепты, которые видела в журнале.
На следующий день они впервые за несколько недель вышли из дома, чтобы купить мяса, рыбы и других ингредиентов, и на обратном пути зашли повесить объявление: «Всем нашим постоянным гостям! Мы открываемся в пятницу!»
Если Тёо-Тёо и переживала, что о ресторане все забыли, то ее обнадежили двое молодых розовощеких американских моряков, которые, едва заметив вывеску, поспешили к ней.
— Вы открываетесь? Отлично! — сказал один. — Мы каждый вечер ходим сюда проверить. Вы даже не представляете, как мы скучаем по ресторану, ведь мы ни разу, когда бы ни заходили в
