она скопировала его с витрины или из журнала. Другие, как Куликова, шили себе одежду сами. Вернувшись в деревню к мужу за новым паспортом при часах и в модном платье, Куликова произвела на односельчан впечатление настоящей барыни [там же]. В свободное время работницам хотелось развлечься. На городских ярмарках и в летних садах можно было найти недорогие увеселения. Женщины охотно участвовали в спектаклях самодеятельных рабочих театров, распространившихся на рубеже веков, и это увлечение не стоило им ни копейки. Некоторые работницы бывали и в профессиональном театре: недорогие билеты туда распространял Народный дом — организация, созданная, чтобы нести просвещение в массы. Гораздо чаще ходили в кино, которое стало более доступным в годы перед началом Первой мировой войны. Давая работницам возможность одеваться и развлекаться так, как это было свойственно женщинам других классов, городская жизнь размывала социальные границы, и социальные различия начинали казаться не столь существенными.
Опыт городской жизни мог также вызывать у женщин неудовлетворенность теми условиями жизни, которые они когда-то воспринимали как сами собой разумеющиеся. Молодые крестьянки, отправленные в провинциальные города учиться на квалифицированных акушерок, отказались вернуться в деревню после окончания учебы. Вместо этого они сдали экзамены, подтвердив свою готовность к городской врачебной практике, и тут же перебрались в город. Некоторые женщины-мигрантки отвыкли от полевых работ и пристрастились к городским удобствам. После жизни в городе социальные различия начинали казаться более обременительными и несправедливыми. Близость к более обеспеченным людям, осознание новых возможностей заставляли работающих женщин ожидать от жизни большего, но не давали финансовых средств для удовлетворения этих ожиданий и не меняли фабричных обычаев, оскорбляющих и принижающих женщин. Растущие ожидания способствовали бунтарским настроениям.
Работающие женщины обрели чувство собственного достоинства и начали чаще давать отпор насилию и оскорблениям. Хотя в подпольных рабочих кружках, в стачечных комитетах и рабочих организациях, которые оставались нелегальными до 1905 года, женщины играли незначительную роль, в 1890-х годах несколько женщин из рабочего класса пытались организовать свои кружки. Одной из таких женщин была Вера Карелина, родившаяся в 1870 году и брошенная в приюте вскоре после рождения. После смерти приемной матери-крестьянки Карелина устроилась на работу в больницу, а затем на хлопкопрядильную фабрику. В рабочем кружке она читала революционную литературу — по ночам, после 14–16-часового рабочего дня, и по воскресеньям. Еще одна активистка, Анна Болдырева, крестьянка из Тверской губернии, родилась в том же году, что и Карелина, и начала свой трудовой путь в девятилетнем возрасте. Ткачиха Павловской суконной фабрики в Петербурге, в середине 1880-х она стала посещать воскресную школу для рабочих и была вовлечена в рабочий кружок подпольщиков. В начале 1890-х две женщины совместно организовали небольшой кружок работниц, которые вместе читали и обсуждали социалистическую литературу. Их образ жизни вписывался в обычаи радикальной интеллигенции 1870-х годов. Живя совместно с мужчинами из рабочего класса, они делили жалованье, готовку и работу по дому. Традиционные половые роли заменялись равноправием и товариществом. По словам Карелиной, между ними не было ни глупых шуток, ни кокетства, а лишь чистые отношения[102].
Каков бы ни был опыт каждой конкретной женщины и характер ее отношений с мужчинами, многих их современников-мужчин, в том числе царских чиновников, возмущали прежде всего не ограничения женской свободы, а сама эта свобода как таковая. Наиболее заметным и тревожным знаком женского своеволия служил рост проституции. Подозревая всех женщин низшего сословия в том, что они «промышляют развратом», государство пыталось заменить отсутствующих мужей и отцов собственной патриархальной властью. Женщины из низших классов, стекавшиеся в российские города во второй половине века, почувствовали на себе всю тяжесть законов, регулирующих проституцию, которые еще ужесточились после отмены крепостного права. Расплывчатое определение проститутки как женщины, «промышляющей развратом», означало, что женщины, занимавшиеся этим «промыслом» от случая к случаю, периодически, а то и вовсе не занимавшиеся, рисковали оказаться в полиции и попасть на учет в качестве «профессиональных» проституток. Зарегистрированная проститутка должна была сдать свой внутренний паспорт в обмен на «желтый билет», который недвусмысленно определял ее профессию и означал, что она подлежит полицейскому надзору и еженедельным медицинским осмотрам на предмет сифилитической инфекции.
Система регулирования серьезно ограничивала автономию и свободу передвижения женщин из низших слоев общества. Чтобы пресечь подпольный «промысел развратом», специальные полицейские агенты призывали дворников и квартирных хозяек следить за одинокими женщинами, подозреваемыми в проституции. Простые граждане писали письма во врачебную полицию, анонимно обвиняя женщин в проституции. В одном из таких анонимных писем, написанном, как и большинство подобных, мужчиной из низшего сословия, занимавшегося сексом с женщиной, на которую донес, говорится, что такие женщины распространяют болезни, а потому нужно выдать им желтый билет, чтобы все знали, кто они такие[103]. Особенно вероятными жертвами такой принудительной регистрации были незамужние женщины, временно оставшиеся без работы. Женщинам, зарегистрированным в качестве проституток, было трудно уйти из этой профессии: этот процесс был длительным и обременительным. Одним из самых простых способов вырваться были отношения с мужчиной, что поощряло женскую зависимость от мужчин.
Период ухаживания и семейная жизнь
Женщины-мигрантки принесли с собой в город множество свойственных крестьянкам ожиданий, в том числе ожидание замужества. Экономика прибавляла к этому и практическую сторону. К примеру, Куликова, талантливая швея, зарабатывала около 25–30 рублей в месяц — примерно вдвое больше, чем в среднем другие женщины в портновском деле. Большинство женщин едва сводили концы с концами. В любой профессии мужчины зарабатывали гораздо больше. Доступ к мужскому заработку означал такой уровень комфорта и материального благополучия, какого в большинстве случаев женщины не могли достичь самостоятельно, и это становилось важным дополнением к возможному эмоциональному удовлетворению. Помимо этого, брак был социальной страховкой в обществе, где не существовало систематического обеспечения по случаю болезни или старости. Некоторые женщины лелеяли романтические устремления — возможно, потому что образы романтической любви сопровождали многие новые городские увеселения. «Я хотела выйти замуж по любви», — вспоминала Таиса Словачевская [Словачевская, Удаленкова-Крицына 1921]. Другие просто искали убежища от житейских тягот. Но ухаживание, до мелочей ритуализированное в сельской местности, могло оказаться проблемой в городских условиях.
Городская жизнь сама по себе была нелегкой для семей. По стоимости жилья Москва и Санкт-Петербург оставались одними из самых дорогих городов Европы. Большинство мужчин были просто не в состоянии заработать достаточно, чтобы прокормить жену, не говоря уже о том, чтобы растить детей в большом городе, а их отношение к женщинам иногда делало ситуацию еще хуже. Ставя женщин ниже себя, некоторые мужчины склонны были рассматривать отношения с ними как состязание, в котором мужчина должен по возможности
