Прости, я это… Он сжал челюсти. Я дурак. Молодой дурак. Перед тобой это не зазорно… Просто помоги мне.
Он сжал пальцы в кулаки. Где-то внутри, под ребрами, возникло напряжение. Сердце кольнуло, оно словно раздулось, уперлось в грудную клетку. Мгновение — и распадется, лопнет. Уши заложило, как в самолете. Игорь до боли закусил верхнюю губу. Слушай, остров, слушай, — торопливо подумал он, я хочу научиться быть лучше. На самом деле! Я не вру. Даже если это будет очень сложно. Конечно, это опять «я хочу», но, пожа…
Мысль так и не удалось закончить. Тепло, хлынувшее в него, через него, вымыло ее без остатка. Вымыло все. Осталось только ощущение огромного, прозрачного счастья. Глубокого, как небо. Оно затаилось в нем, но, как чувствовал Игорь, его можно было в любой момент испытать заново. Закрой глаза, сосредоточься — и оно здесь, с тобой. Счастье.
На фоне этого меркли и кроссовки, и выкуренная сигарета с марихуаной. Обиды, мечты о миллионе долларов, яхте, белом «мерсе», злость, неуверенность в себе, стремление быть как все, прыщи, стеснение, острое, безответное чувство первой почти взрослой любви. Все это казалось таким мелким, пустым, далеким.
А еще обнаружилось, что счастье легко раскладывается на составляющие. Мама. Папа. Школа. Дыхание. Свет. Шаг. Жизнь. Дед первый и дед второй. Бабушка. Воробей. Смех. Дождь. Прогретый асфальт. Дома.
— Ох…
Игорь шагнул из ниши, склонился над столом.
— Это как зарядка для батареек, да? — сказал отец.
— Круче.
— И что это по-твоему?
— Машина счастья, — сказал Игорь.
— Как версия — имеет право на жизнь, — улыбнулся отец.
Игорь обнял его.
— Пап…
— Ты чего?
— Спасибо.
— Принято.
— А это… — Игорь смутился. — Ну, это нормально — подзаряжаться? Чуть что — сразу за холодильник?
— Не совсем, конечно. Но если не можешь справиться с тем, что происходит вокруг и в тебе, в частности, то лучше, я думаю, не усугублять.
— Не, я в том смысле, что это же как наркотик. Привык и уже трудно отказаться.
Отец кивнул.
— Интересный момент. Только тут важно что: становимся мы лучше или хуже после того, как постоим на острове? Ты стал хуже или лучше? Я стал хуже или лучше? Вот и ответ. И еще: со временем необходимость в его частом использовании, похоже, отпадает. Не находишь, что получается совсем не наркотик, а наркотик наоборот?
— Ну, если так…
— Технология, правда, еще не прошла апробацию. Ей всего день. Но ты, знаешь, просто замечай, когда в тебе происходит переключение с островного, скажем так, мировосприятия на прежнее. Если чувствуешь, что не можешь справиться с этим сам, то добро пожаловать к нам с мамой за «ЗиЛ».
Игорь фыркнул.
— Ладно, я понял.
— Теперь можешь идти гулять, как хотел, — сказал отец. — Только, я думаю, рассказывать об острове никому не стоит. Пока.
— Само собой. Ну, я это…
Игорь махнул рукой в сторону прихожей.
— Давай-давай, — подбодрил его отец.
Мама в большой комнате подшивала пододеяльник, телевизор негромко шелестел голосами, шел мексиканский сериал.
Как же было здорово по-новому смотреть на родителей! На отца — не как на неудачника, простофилю или рохлю, который не способен заработать достаточно денег. И не как на предмет мебели, который только и может в квартире, что скрипеть. С комом в горле — как на старшего товарища. Серьезного, вдумчивого, обладающего гораздо большим опытом, чем он сам.
А на маму — как на человека, который подарил жизнь. Бесконечно любящего человека. Почему он забыл об этом? Что же он за сын? Придурок с идиотскими капризами: дай приставку! Дай «варенки»! Дай кроссовки! Дай, дай, дай. Как она еще вытерпела и не прибила его? Провалиться бы куда-нибудь со стыда.
Ведь из них троих она была самая уязвимая. Они-то — два мужика, самой природой предназначенные стойко переносить тяготы и лишения. Стукнуло, ахнуло, прилетело, выбило пол-башки — отряхнулся и пошел. Мама — другое дело. Женщины — вообще другое дело. Они восприимчивей и слабей.
Ох, сдвинулась область восприятия. Кардинально сдвинулась.
— Мам.
Игорь подсел, ткнулся лбом в плечо.
— Что, Игорюшка? — спросила мама.
— Может сдать кроссовки нафиг обратно?
— Теперь уже, наверное, поздно.
— Прости.
Игорь сунулся губами к маминой щеке.
— Щекотно, — качнув головой, улыбнулась мама. — Ничего, прорвемся.
— Тогда работа по дому теперь моя, — пообещал он. — Посуда, полы, половики.
— Пыль.
— Пыль. Все на «п».
— Приятно слышать. Но ты же вроде на улицу рвался?
— А-а, да. Это после. После улицы. Я буду где-то в семь.
Мама, сделав стежок, бросила взгляд на настенные часы.
— Может, в шесть?
— Не, не нагуляюсь.
— Тогда уж и кроссовки надень.
— Да ну! — скривился Игорь. — Пачкать только.
— Ты же, наверное, друзьям хотел похвастаться.
— Так это я до холодильника хотел. А посидел в холодильнике…
Мама рассмеялась.
— Юморист! Беги уже!
Раньше с мамой и не пошутить было. Больше огрызаешься, чем шутишь. А она больше орет, чем слушает. Хотя как с ним не орать? Если он только один крик и понимал, то как с ним не орать? Голова пустая, звонкая.
Кроссовки Игорь все-таки надел. Тепло. Дождя вроде не предвидится. И суббота. Если Ирка в подвале, то почему бы и нет? Но курить он, конечно, больше не будет. Так, посидит, в карты поиграет. Потреплется. Взнос, кстати… Он выковырял из кармана джинсов монету в пять рублей. Треть платы в наличии. Но нужна еще десятка.
Игорь постоял у вешалки, снял куртку. У отца спросить? У него, правда, вечно денег нет. Но мелочь-то, блин, на пиво у каждого мужика имеется! Должен же он от матери хоть какую-то заначку при себе держать.
Ага. Он поймал себя на том, какой резкий крен в сторону дали мысли. Прихожая потемнела, черепную коробку словно сжали, ты — волк, ты вышел на тропу…
— Пап!
Отец оторвался от чтения газеты.
— Да?
— Можно еще раз?
Голос дрожал. Пальцы дрожали. Внутри все дрожало. Отчаяние, холод, погружение во тьму. Вот как это бывает.
— Вставай, конечно, — сказал отец.
— Ага.
Игорь торопливо шагнул за холодильник, прижался спиной к вибрирующей боковой стенке, выровнял ноги по острову. Он вдруг осознал, что не хочет возвращаться к прошлому себе. Не хочет той скукоженной, беспросветной жизни, сплетенной из клокочущих обид, зависти, лени, игры в приставку и ослепительной мечты, что однажды он найдет «дипломат», полный денег, и тогда все приползут к нему на коленях — и мама, и папа, и Мельник, и Чехов, и даже Ирка Королева со словами: «Возьми меня, Игорь, я — твоя!».
Нет уж, спасибо, не надо.
Тепло куснуло пятки сквозь новые кроссовки. Игорь выдохнул, ощущая,
