Андрей Кокоулин
Остров
1
«И тогда Светлана побежала, побежала, что было сил. К сожалению, очень скоро она провалилась в сугроб. Метр, два, десять, и Кумочкин настиг ее. Взлетел топор…»
Господи…
Лаголев закрыл газету. Перегнул. Гадливо подвинул от себя. «Криминальная Россия» — жирные черные буквы на кроваво-красном фоне.
Прочитай. Ужаснись, где ты живешь. И среди кого.
Сволочи, тоскливо подумал Лаголев, какие же сволочи… А полиграфия хорошая. Почему-то для такого — не жалко.
Ему вспомнился месяца два назад купленный по случаю томик Желязны. Серая, с вкраплениями, криво обрезанная бумага, периодически двоящийся текст и бесстыдно дублированный в самом конце кусок из середины. «Бог Света» в темном царстве…
Так и не прочитал. Не смог. Сволочи.
— «Байки и анекдоты» есть?
Лаголев поднял глаза на спрашивающего.
Перед лотком, сунув руки в карманы ветровки, двигал челюстью один из удачно вжившихся в исковерканную реальность. А может и вовсе ее, реальности, порождение.
Наушник в ухе, проводок от него тянется вниз, к приспущенным штанам. И хорошо, трусы не торчат.
Жует. Почему они все жуют?
Ох, глупый вопрос. Что есть, то и стимулируют. Мозгов вот нет…
— Эй, дядя! «Байки и анекдоты»…
Лаголев очнулся.
— Э-э, да… Вам какой номер?
— Последний. И предпоследний.
Пачкая пальцы, Лаголев выдернул журнальчики из стопки.
— Двенадцать рублей.
— Подорожал что ли?
Порождение нахмурилось. Челка упала, закрыв один глаз.
— С какой ценой приходит, с той и продаю, — развел руками Лаголев.
— Охрененно!
Парень закопался в штанах.
На лоток упала скомканная «десятка». Затем — двухрублевая монета. Лаголев смахнул их в коробку с выручкой.
Слева сунулась старуха, повела носом, протянула перебинтованную грязной марлей ладонь:
— Сынок, помоги, чем можешь! Ради Христа нашего!
— Нету, — сказал Лаголев.
От попрошаек он устал. А, может, наросло что-то на душе со временем, не трогали уже ни среднеазиатские побирушки в переходах, ни бомжи, копающиеся в мусорных бачках.
Наверное, думалось ему, есть какой-то критический порог, сострадания или просто душевных сил, за которым любые человеческие беды в каких угодно масштабах воспринимаются уже лишь фоном, оттеняющим собственное существование.
«Криминальная Россия». «Топор взлетел…». А нам пофиг, нам бы самим…
— Сынок.
Старуха и не подумала убраться.
На ней было потертое серенькое пальто с воротником, поеденным молью. Левый рукав заштопан сослепу белой нитью, крупными стежками.
Худенькая, словно усохшая.
Глаза слезятся. Морщины вокруг рта — будто те же стежки.
— На хлебушек, сынок.
Сколько было той слабости?
Две секунды, три, не больше. Парень с купленными байками со спокойной совестью в наушниках успел встать на автобусной остановке. Маршрутка затормозила у перехода. Велосипедист дзынкнул звонком.
Что сделалось с Лаголевым — бог его знает.
То ли штопка обожгла сердце, то ли дрожащая узенькая ладонь.
Ушла его «десятка». Ушла вместе со старухой, подаренная, пожертвованная, изъятая из коробки. Ушла в сереньком пальто и в туфлях. Медленно, припадая на правую ногу в советской поры еще коричневом чулке.
Ушла.
Лаголев опомнился, когда старуха доковыляла до будки с цветами. Он даже выскочил из-за лотка, чтобы бежать и отнимать. Он даже исторг горлом какие-то звуки, то, что получилось от обиды и злости, какой-то скулеж пополам с обмылками слов.
Но потом отрезвел.
Куда бежать? А лоток? Так вот бросить ради «десятки»? Раздербанят, только отвернись. Криминальная ж Россия. Знаем, читали. Пусть подавится.
Пусть подавится, повторил Лаголев про себя.
Он вернулся обратно, сел на ящик, служивший стулом. Достал из пакета термос.
— «Комсомолку», пожалуйста.
— Сейчас.
Пришлось отложить питье.
Он вытянул номер «Комсомольской Правды», где на всю первую полосу с кем-то, вся в вихре завитых волос, целовалась Пугачева, принял деньги, мельком скользнув взглядом по бледному женскому лицу.
Ему сказали «Спасибо», но он не ответил.
Она же эти десять рублей у меня отняла, думалось Лаголеву. У меня, у моей семьи. Вот просто так, руку протянула…
А ведь у нее наверняка сын есть или дочь. Что ж они-то не помогают? Почему я-то несчастными десятью рублями обязан делиться?
Я ей кто?
Сушило горло. Нервы, нервы.
Отвинтив крышку-стаканчик, Лаголев в него же набулькал кофе. Паршивого, но хотя б горячего. Глотнул. Мрачно заглянул в коробку с деньгами. Да уж, негусто.
Впрочем, скоро покупатели пошли потоком, бом-бом-на работу бегом. Некогда стало о потерянном жалеть.
— «Гороскопы» можно?
Пожалуйста.
— Вот календарик этот, с собачкой…
Угум.
— Ах, это старый номер! А поновее?
Сейчас посмотрим.
— Ну, давайте, ну, быстрее же!
Стараемся.
— Телепрограмму, пожалуйста…
— И мне.
— Вчерашний «Спорт» есть?
Отчего ж нет?
Лаголев метался от газет к журналам, от журналов — к календарям и газетам, показывая, выпрямляя, разворачивая, вынимая из придерживающих резинок. Разменивал сотни и полтинники, отсчитывал сдачу. Зорким соколом следил, чтобы никто ничего…
В такие моменты он напоминал себе какого-то индийского божка многорукого. Шиву вроде бы. Одной рукой — «Экспресс» подаю, другой — «Шанс», третьей — мелочь проверяю, правильно ли, пятой — убираю наверх не понравившийся номер глянца с зубасто-титястой молодой соплюхой в купальнике.
То есть, какой там купальник — ниточки одни.
А еще приходилось говорить: «Да, есть», «Нет, кончились», «Возьмите», «С вас эн-дцать рублей». Губы сводило.
Потом поток спал, превратился в струйку.
Лаголев перехватил бутерброд. Поприседал, разминаясь. Затем принял товар: журналы «Игры», «Джентльмен», «Недвижимость», «Плейбой», связки газет «Ваша Дача», «Заработай», «Спорт-Экспресс» и новые выпуски кроссвордов и судоку.
К девяти распогодилось.
Отданная десятка уже и не вспоминалась. Дважды еще случался наплыв, разобрали всю недвижимость и спорт («Недвижимость» есть?» — «Увы, только лоток»), выручка перевалила за шестьсот рублей, последний номер «Криминальной России», бросив две десятки, подхватил молоденький милиционер, спешащий к павильону дежурной части.
Лаголев, дурак, чуть не крикнул ему, мол, негатива на работе не хватает, что ли?
Куда катимся? В кого превращаемся? В смакующих расчлененку? Это же так будоражит. Картинки чужой смерти шепчут: ты-то еще живой.
А где здесь жизнь?
Лаголев помрачнел, вспомнив, что за квартиру еще не плачено, Игорь порвал кроссовки, а денег — только на продукты.
И Ната с утра уже…
Самому впору за топор. Метр, два, десять — Лаголев настиг ее…
Холодок скользнул меж лопаток.
Ох, какие мысли. Так вот начитаешься, насмотришься и съедешь с катушек напрочь. Скажут потом: странно, а такой тихий был…
К двенадцати на задрипанном «каблучке» приехал хозяин торговой точки, плотный, пузатый, светловолосый Руслан. Окинул взглядом фанерные стенки, прилавок, потоптался, в кожаной куртке, в свитере с воротом под горло, с барсеткой в
