вовремя нажать на курок и пристрелить его. Зеф расставлял нас по кругу, сам вставал в центр, изгибался во все стороны, чтобы не стать мишенью, и тут же принимался палить в нас, злодеев, из двух воображаемых кольтов, крутясь в воздухе. Зеф воссоздавал сцены из фильма со впечатляющей страстностью, но мне все равно это не казалось достаточно убедительным. Тем не менее все, что мы видели в кино, казалось нам реальностью. Мы даже разговаривали с экраном. Когда на экране в мюнхенском кинотеатре над вершиной холма показывались перья, мы предупреждали переселенцев в повозках – кричали, чтобы предупредить их: «Апачи идут!» А в одном из фильмов о докторе Фу Манчу мне однажды бросилось в глаза нечто не замеченное остальными. Во время перестрелки между добрыми и злыми со скалы был сбит выстрелом некий особенно отвратительный злодей. Он падал в пропасть, переворачиваясь вниз головой. А потом, минут через двадцать, произошло нечто странное: в следующей стычке мы увидели, как перестреляли всех, и добрых, и злых, некоторые укрылись во впадинах скалистого ущелья, и тут я увидел, что с высоты снова падает тот же самый злодей. На этот раз процесс был покороче, злодея было видно секунды, может быть, две, но он точно так же взмахнул ногой в воздухе. Больше никто этого не заметил, но я был совершенно уверен – это один и тот же кадр. Тут-то я и понял, что существуют кадры и монтаж. И с тех пор смотрел кино по-другому. Как рассказывается история, как создается напряжение, как все это строится? Кстати, я и по сей день в состоянии чему-нибудь научиться из чужих фильмов, только если это плохие фильмы. Хорошие фильмы я смотрю так, как смотрел в детстве. Действительно великие фильмы остаются для меня загадкой даже при повторном просмотре.
У моей мамы были серьезные сомнения в том, что мне стоит заниматься кино. По ее мнению, я был слишком погружен в себя, слишком робок. Но во мне было то, что в католичестве называется «уверенностью в спасении». Мать писала мне, когда я уезжал, что мои безумные планы нуждаются в твердой основе и хорошо бы мне поступить учеником к фотографу, чтобы потом получить место в кинолаборатории и оттуда уже будет шанс попасть в помощники режиссера. Тогда еще не было киношкол, а то бы она посоветовала мне пойти в одну из них. Со времени ее походов на баварскую киностудию в Гайзельгаштайге у нее сохранилось знакомство с реквизитором, который по ее просьбе пригласил меня провести день в студии, чтобы я мог лучше представить себе, что это за профессия. В тот день снимали телевизионное шоу к Новому году, до которого оставалось еще много месяцев, ведущий был в белом фраке и белом цилиндре. Это был конферансье; кроме того, он сам и пел, и танцевал. Я видел, как он снимался в финале передачи в окружении эльфов и балерин, тоже во всем белом и блестках. Под завершающую мелодию все артисты отвернулись от камеры и, танцуя, уходили за кулисы, над которыми уже замигали цифры нового года. При этом сам конферансье должен был на полпути обернуться к публике, продолжая удаляться в танце. Ему нужно было послать воздушный поцелуй в сторону камеры. Но он каждый раз сбивался с шага. Поэтому эту сцену пришлось повторять раз десять, после чего сделали еще десяток дублей, уже по непонятной мне причине. Напыщенность и притворство всех участников – перед камерой и за камерой – были просто невыносимы. Я понял, что мечтал совсем не об этом.
Несколько лет спустя, когда я собирался снимать короткометражные фильмы, возник вопрос: не надо ли мне основать собственную кинокомпанию? Ответ был мне ясен. Я не найду продюсера, по крайней мере для тех проектов, которые меня привлекают, а значит, нужно все делать самому. Вот поэтому я, учась в школе, параллельно зарабатывал деньги. Один эпизод сохранился у меня в памяти до мельчайших деталей. Некая кинокомпания заинтересовалась моим синопсисом к фильму, но я стремился во что бы то ни стало избежать личного к ним визита. Мне только что исполнилось пятнадцать, телом я был еще ребенок: половое созревание и взросление начались у меня несколько позже. Переговоры прошли в форме обмена письмами, потом последовал телефонный звонок. Кажется, это был первый телефонный разговор в моей жизни, но я очень не хотел, чтобы меня видели. Сегодня такое уже нельзя себе представить. Постоянно откладывать встречу было невозможно. Я принял приглашение и отправился в мюнхенское бюро кинокомпании.
В прихожей стояла тяжелая камера тридцатых годов на мощном штативе, сделанная под старину. Секретарша посмотрела на меня с удивлением. Меня пригласили в большой роскошный кабинет. Кожаные кресла, громоздкий письменный стол из орехового дерева, за ним двое мужчин, продюсеры. Оба смотрели мимо меня вглубь приемной, вытянув шеи, словно кто-то пришел к ним с ребенком, а сам еще не вошел. Только вот кроме меня никого не было. Прошло несколько секунд, прежде чем они это поняли. Я хотел представиться, но не успел, потому что один из продюсеров громко загоготал и хлопнул себя по ляжкам. Другой встал и, тоже со смехом, бросил в мою сторону: «Ну и дела, уже и детсадовцы хотят снимать кино!» Не произнеся ни звука, я развернулся на каблуках и вышел. Я ни секунды не чувствовал себя оскорбленным. Только подумал: вот кретины, они ничего не смыслят. Моя внутренняя решимость лишь окрепла. Оглядываясь назад, я бесконечно глубоко благодарен судьбе за то, что из той встречи ничего не вышло. Невозможно даже представить, где бы я очутился, начни я работать там, к тому же мой тогдашний проект был совсем сырым. Подобно канатоходцу – слева пропасть и справа пропасть, – я шел все дальше, и будто по широкой дороге, а не по тонкому канату.
Создание собственной фирмы казалось все более неизбежным. Мама смотрела на это с тревогой. В конце концов она предложила проконсультироваться с мужем ее подруги в Аахене и получить его совет. Этот человек был крупной шишкой в экономике Федеративной Республики в первые годы ее существования. Звали его профессор Вагнер, он занимал правительственные должности и тогда, если я правильно помню, был председателем Союза угля и стали, который позднее разросся до Европейского союза угля и стали. Большой авторитет, корифей экономики, никаких сомнений. Вагнер выслушал меня с минуту и затем громыхающим голосом прочел доклад о сложностях киноиндустрии. Я, мол, видимо, не в себе, мне следует, уж извольте, сначала изучить экономические науки, а по возможности еще и юриспруденцию, потом
