– А о дожде я помолюсь. Помолюсь непременно.
Не без труда сев, Отец оборвал, отшвырнул прочь опутавшие его стебли вьюнка и мох, огляделся в поисках бескрайних россыпей костей, но ничего подобного вокруг не нашлось. Ноздри защекотал густой аромат папоротников и сосновой смолы, и Отец понял: должно быть, он снова среди живых. Сколько же он проторчал в земле мертвых, таращась на серую реку? Судя по шкуре, обросшей мхом, довольно долго.
«Однако ж ответов как не было, так и нет».
Поблизости деловито жужжали около полудюжины шмелей, перепархивавших с цветка на цветок. Жужжание их навевало покой, и в эту минуту Отцу казалось, что он мог бы наблюдать за этими шмелями целую вечность. В теплом, свежайшем воздухе веяло цветочными ароматами, сквозь густую листву на землю сочился солнечный свет. Сорвав цветок, Отец оглядел его со всех сторон и смял в кулаке.
«Ничего. Я выясню, кто я таков. Выясню».
Тут он почуял невдалеке кого-то еще. Неспешно поднявшись на ноги, Отец отряхнул шкуру от букашек и пыли. Топот неуклонно приближался.
Отыскав взглядом широкую тропу, Отец подкрался к ней ближе, спрятался за толстым, высоким дубом и принялся ждать.
И вот из-за дальнего поворота твердым шагом, озираясь по сторонам, вышла…
«Да это же она… Абита».
Стоило ей подойти ближе, Отец почувствовал ее страх, и бешеный стук сердца в груди, и запах ее крови, и голод – все тот же, ненасытный, неодолимый голод – вернулся, захлестнул его с головой.
Едва она поравнялась с дубом, Отец негромко зарычал.
Абита испуганно обернулась в его сторону, сощурилась, вглядываясь в лесной полумрак, сорвалась с места и во всю прыть помчалась дальше.
Выступив на тропу, Отец проводил ее взглядом, а когда она скрылась за поворотом, оскалил клыки, бросился следом, но тут же остановился.
«А это еще что?»
Склонив голову набок, он навострил ухо и затаил дыхание.
Долго ждать ему не пришлось. Издали, из чащи леса, снова донесся вой. Жалобный голос зверя поразил Отца до глубины души. Сердце забилось, как бешеное. Голод влек в одну сторону, вой – в другую. Отец заозирался, глядя то на тропу, то на лесные заросли.
Из лесу донеслось что-то вроде раската далекого грома. За громом последовал новый вой, полный боли и муки.
Отец с рыком бросился в заросли и, прыгая через бурелом и ручьи, петляя среди деревьев, галопом помчался на вой. Стоило подняться на гребень холма, внизу, у его подножья, обнаружился один из этих новых людей. В руках человек держал длинное металлическое оружие, а над дулом оружия поднимался дымок.
Напротив, у дальнего склона лощины, рычали, обороняя логово, около полудюжины волков. Еще один волк, мелко, часто дыша, лежал на земле с изрядной кровоточащей дырой в боку.
Человек пару раз вогнал в дуло железный прут, вскинул оружие к плечу и, к немалому смятению Отца, обрушил на волчью стаю грохот и сноп огня.
Второй волк, жалобно заскулив, рухнул набок.
– Нет! – зарычал Отец.
Человек обернулся на рык, увидел его, вытаращил глаза и принялся поспешно, насколько позволяли трясущиеся руки, загонять в дуло новый заряд.
Отец, не жалея ни ног ни боков, рванулся к человеку с оружием прямо сквозь заросли шиповника.
Человек поднял оружие, выстрелил.
Что-то с силой ударило в грудь, закружив волчком и сбив с ног. Коснувшись раны, Отец взглянул на черную кровь, запятнавшую пальцы, и вновь перевел взгляд на человека.
– Дьявол! – вскричал человек, поспешно перезаряжая оружие.
Поднявшись на ноги, Отец твердой поступью устремился к нему.
Выронив заряд, человек отчаянно завизжал, взмахнул оружием, точно дубиной. Удар Отец без труда отбил, прыгнул к человеку, полоснул его когтями, сшиб с ног, сомкнул зубы на вражеском горле и стиснул челюсти. Горячая кровь струей хлынула в пасть, однако Отец не останавливался – не желал останавливаться: поддавшийся власти крови, спустивший с привязи всю свою ярость, всю свою боль и муку, он продолжал рвать человека в клочья. Со стонами, с чавканьем, с хлюпаньем, пил, пил он сладкую парную кровь, растекшуюся по всем жилам, до краев переполнившую сердце, и опомнился только после того, как выпил ее до капли.
Запыхавшийся, сплошь перепачканный кровью пополам с ошметками плоти, Отец сел и перевел дух. Грудь там, куда угодил человеческий выстрел, слегка побаливала, однако, ощупав ребра, он обнаружил, что рана почти затянулась.
Услышав рычание, он утер кровь с губ предплечьем и огляделся. Уцелевшие волки, негромко ворча, прижав уши, с опаской крались к нему.
Отец протянул им оторванный от тела убитого лоскут мяса.
Волчица, самая крупная в стае, вздыбив шерсть на загривке, рыча сквозь оскаленные клыки, придвинулась ближе, еще ближе, схватила мясо и отпрянула прочь.
Вмиг сожрав угощение, волчица снова шагнула вперед. Отец протянул к ней руку. Стоило волчице обнюхать ладонь, вздыбленная шерсть ее улеглась, прижатые уши поднялись. Успокоившаяся, волчица принялась лизать пальцы Отца.
Остальные волки, покорно поджав хвосты, тоже подошли ближе, и каждый в свой черед приняли от Отца по куску человечьего мяса. Исполнившись ощущения собственной правоты, Отец почувствовал, как приятно ему сознавать, что он спас волчью стаю от человека. Казалось, в глубине души, безотчетно, он жаждал чего-то подобного давным-давно.
«Неужто Лес сказал правду? Неужто я, как он и говорил – действительно защитник, заступник… и погубитель? Неужто меня вправду исцелит кровь?»
– Льюис! – донесся издали чей-то оклик.
Отец и волки как один обернулись на голос.
– Льюис! – раздалось вновь, на сей раз заметно ближе.
Волки негромко зарычали.
– Льюис! Ты куда подевался?
На холмик поднялся еще один человек, много моложе первого.
– О, Господи! – выдохнул он при виде волков, окровавленного трупа и, наконец, Отца и, развернувшись, пустился бежать.
Отец, вскочив на ноги, рванулся в погоню за юношей, и волки последовали за ним. С рысцы он перешел на бег, помчался вперед во всю прыть. Волки не отставали. Поднявшись на холмик, Отец отыскал взглядом бегущего юношу, испустил вой, и стая завыла тоже.
Юноша оглянулся, в ужасе завизжал, отшвырнул прочь мешок и оружие, склонил голову и, не разбирая дороги, помчался сквозь заросли напролом.
Его вопль подхлестнул биение сердца. Отец улыбнулся и вновь целиком доверился зову крови.
Перевалив один холм, другой, он нагнал юношу на широком лугу. Нападать не спешил – поравнялся с бегущим, побежал рядом, наслаждаясь азартом охоты, и волки бежали следом за ним. Вот тут-то, в эту минуту, он и почувствовал себя собой – завершенным, целым.
