— А сарай мы под завязку набьем пустыми баночками из-под пудры и белыми пуховками!
Флорин сощурилась на солнце.
— Почему так много?
— Потому что каждую ночь в течение пятидесяти лет я стану изводить на тебя по целой упаковке пудры с ароматом «Диориссимо».
— Каждую ночь? Но, Бенедикт, тебе ведь будет уже за семьдесят!
Он кровожадно усмехнулся.
— Ты только вообрази, каким специалистом я стану к тому времени! — Он наклонился и легонько укусил Флорин за нос.
— Хватит скабрезностей, мерзкий старик! Лучше расскажи, что еще там будет.
— Еще там будут детские кроватки и манежики, ведь наши сыновья и дочки к тому времени давно вырастут.
Флорин воинственно подбоченилась и сердито воззрилась на него.
— Бенедикт, мы не станем продавать детские вещи, так что лучше сразу выбрось эту мысль из головы!
— Но почему, цветочек?
— Потому что к нам в гости станут наведываться внуки, бестолковый ты мой! И куда, по-твоему, я стану укладывать малышей?
Молодые люди переглянулись, фыркнули, расхохотались во весь голос. Бен обнял Флорин за плечи и принялся тихонько раскачиваться вместе с ней, просто радуясь жизни. Затем потянул за руку к одной из кухонных табуреток.
— Иди-ка сюда!
Влюбленные сели рядом. Сиденья нагрелись на солнце. В медовой истоме майского вечера эхом отзывался голос аукциониста. По-прежнему удерживая Флорин за руку, Бен уселся поудобнее, закинул ногу за ногу.
— Что такое? — спросила она, удивляясь внезапной смене его настроения.
Длинные ресницы опустились, бросая тени на скулы. Бен улыбнулся, ласково провел большим пальцем по ее кисти.
— Просто хочу посидеть здесь немного, погреться на солнышке. И полюбоваться тобой.
Блаженство длилось целых тридцать минут. Влюбленные наслаждались солнечным теплом, сидя на жестких деревянных табуретках лицом к благоуханным зарослям жимолости, и заворожено любовались друг другом. Держались за руки. Запоминали. Грезили.
И когда я в последний раз так внимательно присматривалась к человеку? Кто и когда казался мне настолько близким и родным? Когда и с кем хотелось мне поделиться солнечным светом? Как это славно и здорово! Бенедикт мудр, он знает цену подобным минутам, размышляла Флорин. Я люблю этого человека. Люблю его лицо, волосы, тело. Люблю его веселость, открытый нрав, бескомпромиссную искренность. Люблю его смех, и изгиб бровей, и абрис лица. Люблю все то общее, что нас связывает. То время, что я провела с ним, забыть невозможно. Мы подходим друг другу, Бенедикт и я. Неужели рядом с ним жизнь всегда будет походить на волшебную сказку? Губы Бена дрогнули.
— Ты тоже это чувствуешь?
— Да. — Пояснять нужды не было.
— А ведь мы могли бы быть счастливы вдвоем, ты и я.
— И мне так кажется, Бенедикт.
— Но уговор дороже денег, верно? Никаких слез!
Бен отвел взгляд от ее лица и, по-прежнему удерживая Флорин за руку, спрятал лицо в ее коленях. Да, она обещала больше не плакать. Флорин запрокинула голову, надеясь, что солнечные лучи высушат предательские капельки на ресницах. Мозолистый палец Бена легонько поскреб ее ладонь. Вот сидеть бы так вдвоем целую вечность… а там, глядишь, подошел бы аукционист да спросил: «Сколько дадите за этого первоклассного мужчину, мистера Бенедикта Норденгрена?»
И Флорин ответила бы: «Все, что у меня есть». Проще простого.
— До дома путь неблизкий, — тихо проговорил Бен. — Нам пора назад.
На обратном пути Флорин больше не клала голову ему на колени. Просто сидела рядом, прижавшись к его плечу, поджав под себя босые ноги, скрестив руки на груди.
Ехать предстояло несколько часов — достаточно времени, чтобы заглянуть в себя. В воздухе дрожали невысказанные упреки. Ужин в придорожном ресторанчике никого из них не порадовал. Молодые люди заказали все самое вкусное, но аппетита не было, и еда так и осталась на тарелках.
В начале двенадцатого «кадиллак» притормозил у домика Флорин. Бен заглушил мотор, с тоской поглядел на входную дверь.
— Можно, я войду с тобой? — неуверенно спросил он.
— Нет, только не сегодня.
Бен не спросил почему. Он знал и так. Он вздохнул, откинулся на спинку сиденья, бессильно уронил руки.
— Бенедикт… спасибо тебе за…
— Черт подери! — яростно перебил он, отворачиваясь к боковому окну.
Флорин смущенно замолчала, потянулась к дверце. Но едва щелкнул замок, как Бен молниеносным движением ухватил ее за локоть.
— Что ты собираешься делать?
Она подняла заплаканные глаза.
— Мне нужно подумать… долго и очень серьезно.
— И?
— Мне нужно время, Бенедикт. Обещай, что не станешь звонить и пытаться меня увидеть до того, как я сама дам о себе знать.
— Ты предлагаешь мне сидеть, сложа руки? А тем временем ты вернешься к жениху и примешься строить планы совместной жизни?
— Бенедикт, не надо! Ты обещал!
— Это легче сказать, чем сделать.
— Пожалуйста, не порти такой чудесный день!
Неужто он плачет? Боже, и впрямь так!
— Шшш, не надо! — ласково зашептала Флорин, поглаживая его по плечу. — Шшш!
Бен требовательно обнял ее за плечи.
— Я тебя обидел?
— Нет, все в порядке. — Флорин высвободилась, привела в порядок одежду, поправила волосы. Бен остался сидеть неподвижно, сгорбившись, опустив голову. — Мне надо идти…
Он медленно поднял голову. Во взгляде читалась невыносимая боль.
— Я позвоню тебе, как только освобожусь от других обязательств… Если освобожусь.
Бен молчал. Она перегнулась через сиденье, легонько поцеловала его в губы, пальцем коснулась подбородка.
— Не вини себя! — взмолилась она. — Виноваты мы оба.
Он нервно сглотнул. И снова воцарилась зловещая тишина.
— До свидания, Бенедикт.
Флорин выскользнула из машины. Бен вздрогнул, словно пробудился ото сна и обнаружил, что любимая и впрямь убегает.
— Подожди, Флорин!
Но она уже со всех ног бежала к дому.
10
В течение последующих трех дней Флорин узнала о плаче много нового и интересного. Ко вторнику она поняла, что существует вполне реальная вероятность доплакаться до смерти. Все воскресенье напролет бедняжка то рыдала, то всхлипывала; сначала опустошила коробку бумажных носовых платков, затем извела тонны льда, прикладывая кубики к воспаленным глазам. В довершение неприятностей позвонил Марк. Жених желал знать, где Флорин носило накануне весь день и всю ночь. И ей пришлось солгать. Что еще хуже, звонил и Бен, несмотря на ее категорический запрет. Суть слов мистера Норденгрена сводилась к тому, что он ее любит, ему очень плохо, он хочет ее видеть. Флорин удалось отделаться от поклонника, но стоило повесить трубку — и слезы хлынули с новой силой.
