ты пьян и на самом деле ковер в пабе не шевелится, несмотря на то, что ты спотыкаешься каждый раз, когда пытаешься наступить на него.
Я слышала, как он разговаривает по телефону в кухне. Слышала звуки кипящего чайника и открывающегося холодильника. Наверняка он там говорит кому-то, что я сошла с ума. И даже если полупрозрачные кошки уже ушли, то за мной придут, увидят, что я впустила в дом человека с оранжевым лицом, возможно заразным, и отнимут у меня ребенка. Я знала, что надо удирать, но малышка еще ела, а у меня не было сил, чтобы бежать, да и с кровотечением далеко не убежишь.
Эдвард приехал через полчаса и остался у меня на три недели. Он бесконечно приносил мне молоко, готовил самое вкусное овсяное печенье с патокой по маминому рецепту, давал мне ночами отоспаться, подогревая бутылочки со смесью, бесконечно загружая и разгружая стиральную машинку, встречал многочисленных медработников, любезно поил их чаем — пока из дома не исчезли и все кошки, и их запах, и никто больше не появлялся у входной двери, заглядывая снаружи в стекло.
Он был со мной, пока мои соски не зажили и не превратились в маленькие нечувствительные кожаные наросты, а Сюзанна смотрела на Эдварда, адресуя ему свои первые младенческие улыбки и обожая так, как могла бы обожать родного отца, если бы он был рядом и делал все, что делал Эдвард.
Никто не пытался забрать Сюзанну. Вот какой подарок сделал мне Эдвард — вместе с моей мамой, конечно. С тех пор, как мама исчезла из дома, Эдвард все эти годы жил с мыслью, что должен был быть внимательнее и не отходить от нее ни на шаг после рождения Джо до тех пор, пока на лестнице не перестанут селиться ангелы. Поэтому меня он не мог оставить ни на минуту.
После той первой встречи мы с Барни почти не виделись, хотя Эдвард говорит, что он еженедельно звонил и справлялся о моем самочувствии. Иногда он даже приходил и возил Сюзанну в коляске по парку, но я этого не помню. Зато я помню, с каким лицом он иногда забирал Сюзанну на целый день, когда ей исполнилось полтора года. Он выглядел смущенным, будто бы это он сам сошел с ума, будто ему неловко все это видеть.
Время от времени он приносил какие-то вещи своих подросших племянников или самодельные мобили на кроватку. Когда Сюзанне исполнилось два года, он однажды целое утро ее фотографировал, причем вышло весьма неплохо. Он не очень хорошо справляется с днями рождения и Рождеством, но зато часто делает приятные сюрпризы просто так. То принес искрящий самокат, то практически новое ярко-желтое пальто, то поваренную книгу. Была еще целая коробка лего из комиссионки, где среди строительных деталек, как клад, пряталась целая горсть фигурок-зверят Семейки Сильваниан.
Он до сих пор не может смотреть мне в глаза, но зато любит свою дочь. Сейчас Барни живет во Франции, но постоянно поддерживает с ней связь. Наверняка бы и деньгами помогал, если бы они у него были. Больно видеть, как сильно он ее любит. Как удобно она устраивается в его объятиях, как они с удовольствием слушают вместе музыку и смеются над одними и теми же шутками. Как все это могло бы сделать жизнь каждого из нас лучше.
Но не сделало. И никогда не сделает. Потому что на Сюзанне он учился тому, как не потерять дочь. И когда у него родилась вторая, от другой матери, он уже умел быть рядом и игнорировать временное чувство отчуждения, вызванное гормональным всплеском.
Каким-то странным образом я оказалась по всем фронтам права. Я все время искала самого невероятного везения. Есть всего один шанс на миллион, что кто-то подбросит в телефонную будку младенца всего за минуту до того, как я пройду мимо. Что именно я его обнаружу. Что ребенок не успеет замерзнуть или пострадать. Я как будто все время покупала лотерейные билеты. Но в моем случае фортуна повернулась ко мне лицом в единственном идеальном броске игральной кости. В одной шестерке. В моей прекрасной дочери. Все думали, что я назову ее в честь моей мамы, но я не хотела таких очевидных параллелей, потому дала ей имя Сюзанна Перл.
17
Знак выхода
Вот тебе свеча,
Чтоб спальню осветить,
А вот тебе палач,
Чтоб голову срубить.
В прошлом году мой домовладелец решил немножко обновить все свои дома, потому в зданиях на нашей улице появились новые пластиковые окна и распределительные щитки, а вслед за ними — повышение арендной платы. Новый щиток — штука нежная. Ему не особо нравится стиральная машинка. Ему не нравится даже одна капелька воды под электрочайником, а еще нельзя одновременно включать чайник и тостер. Он так часто вырубает электричество, что в шкафу под лестницей у меня теперь постоянно лежит фонарик, чтобы подсвечивать себе путь, когда я в потемках иду включать рубильник. Я пожаловалась арендодателю, и он сказал: «Ну то есть все работает? Видите, как я позаботился о вашей безопасности?» И ни слова о том, что всю замену электрики делал кто-то из его ушлых двоюродных братьев.
У меня тоже довольно нежный внутренний распределительный щиток. Переключает из реальности в галлюцинации за один удар сердца. Однажды мне лечили зубы под новокаином, и мне показалось, что мои ноги вдруг выросли до таких размеров, что торчат из кабинета на улицу. Похоже, это наследственное. Думаю, у мамы было то же самое. Рубильник срабатывает примерно по одним и тем же причинам: нехватка сна, высокая температура, испуг, в том числе внезапный, шок, стресс. Недосып — на первом месте. А ведь тогда, в феврале, мама как раз родила Джо. Лучшей причины для недосыпа и не найти.
У каждого человека иногда выключается рубильник. В таком состоянии информация, поступающая от органов чувств, не может считаться достоверной. Мы видим, слышим, обоняем и осязаем то, чего нет. В итоге мозг просто перегружается, пытаясь самыми витиеватыми способами объяснить этот поток странных данных со всех сторон.
За свой рубильник мне уже не так стыдно, поскольку теперь я знаю, что у всех иногда выбивает пробки. Пусть даже в моем случае система работает чуть хуже, чем у остальных. Но этот предохранитель — не самый ненадежный узел моей конструкции. С этим еще можно жить. А вот с чем у меня проблемы, так это со знаком «выход».
Можно подумать, что я — последний человек, который будет искать легкий выход, особенно с учетом того, что я на себе прочувствовала, что значит быть оставленной. Однако я как раз в группе риска. Когда кто-то близкий входит в воду и не возвращается, остальные запоминают эту опцию. Она как будто зажигает в нашей голове знак, подобный тому, который горит обычно возле пожарного выхода или в гостиничном коридоре, ведет до следующей двери, потом до следующей, и никогда не гаснет, даже если вырубается основной источник электроэнергии.
И как только этот знак вспыхивает в голове впервые, выключить его почти невозможно. Я спорила с этим знаком. Я его игнорировала. Я толкала вперед эти неподатливые двери пожарного выхода, чтобы обнаружить за ними коридор, маняще подсвеченный синими огоньками вдоль плинтуса, и разворачивалась обратно, туда, откуда пришла. Иногда мне даже казалось, что любой другой путь более труден, извилист и непонятен. Иногда я думала, что единственный выход — это тот подсвеченный коридор с горящим указателем.
Я научилась уходить оттуда, невероятными усилиями нащупывая в темноте обратный путь, изо всех сил прислушиваясь к подсказкам, которые приведут меня в безопасное место. Когда родилась Сюзанна, я дала себе обещание отворачиваться от этого знака, едва завидев его, и идти туда, где более безопасно, где я могу видеть ее, слышать и обнимать. Но даже тогда знак не погас. Я просто смогла с ним
