угольщиков; мы, угольщики, обугливаем деревья, мы, поденщики, копаем торф, истопники, потеем у печек; мы пьяны, благодарение графу, мы сильны и свободны; и я, старый работяга, которого больше не держат ноги в этих сапогах, я поднимаю мой пустой кубок и кричу этим ртом, в котором не осталось больше зубов: да здравствует граф!
Некоторые. Да здравствует. Да здравствует…
Кто-то. Откуда этот огонь?
Кто-то. И да здравствует долго графиня!
Некоторые. Да здравствует. Да здравствует…
Появляется прокурор с Ингой.
Прокурор. Да здравствует угольщик в лесу!
Всеобщее ликование.
Ночь длинна, жизнь коротка, надежда проклята, день свят, да здравствует всякий, кто того хочет, свободны мы и сильны!
Всеобщее ликование.
Почему вы не пьете?
Кто-то. А где взять вина?
Молчание.
Прокурор. Ваши кубки пусты?
Кто-то. А ведь были густы…
Прокурор. Братья, мы в последний раз пили вместе.
Кто-то. Он не должен так говорить!
Кто-то. Что он говорит?
Кто-то. Он нам обещал — так будет всегда!
Кто-то. Как это — в последний раз?
Прокурор. Я обещал: вы заживете, молока вам будет вдосталь — до тех пор, пока не спросите, откуда оно, — молока и меда. Я говорил: соберите все и несите сюда, мы будем есть, пить ваше вино, праздновать, не скупясь, а когда вы все принесете и ни один из вас не спросит, что будет дальше…
Кто-то. Вот она, граф, наша последняя капля!
Прокурор. Я обещал: радость будет царить до тех пор, пока вы не начнете задавать вопросы; и разве я не был прав?
Кто-то. Прав, да пили мы из своих же подвалов!
Прокурор. Разве не познали вы радость?
Ржание лошади.
Кто-то. Граф прав, такой недели, как эта, у нас в жизни не было, говорите что хотите, да здравствует граф!
Инга. Пойдем.
Прокурор. Зачем вы спросили, кто я? Я выполнил обещание, вы — нет. Зачем вы послали в деревню узнать, сдержал ли я слово? Распустили слухи, что деревня сожжена. Почему вы не доверяете мне? Среди вас завелись люди, которые плетут интриги против меня…
Инга. Пойдем.
Ржание лошади
Прокурор. Это вам не удастся!
Кто-то. Ничего не понимаю — ни слова…
Кто-то. Что он говорит…
Прокурор. Спасайте свои избушки! (Исчезает вместе с Ингой.)
Отсвет пламени вдали.
Кто-то. Сгинул.
Кто-то. Нас предали, пустив по миру.
Кто-то. Огонь, огонь… Из наших окон хлещет огонь, а мы вдребегзи пьяны…
Кто-то. Мы вдребезги пьяны…
Кто-то. А из наших окон хлещет огонь.
6. Пожизненно
Тюремная камера. Убийца сидит на нарах.
Убийца. Что сегодня — понедельник или пятница? И зачем им, чтобы я раскаялся? Вероятно, сегодня как раз понедельник. Если б я вышел, что бы изменилось? Вот гляжу я на эти стены, и часто мне приходит в голову: нужно лишь встать — молча — и они посыплются, как пыль с плеч. Но куда я пойду? Лучшее, что выпадало мне на долю, всегда было в пятницу, когда я знал: вот завтра будет суббота. Потому что в субботу еще работаешь и уже знаешь: завтра воскресенье. В воскресенье, как правило, был футбол, но уже в перерыве между таймами, когда я ел бутерброды с сосисками, становилось тоскливо, и я знал, что от этого не уйти, только во время игры это забывалось. А в перерыве я уже вспоминал: завтра будет понедельник и все начнется сначала. А потом, когда я тащился с футбола домой, перед глазами всегда были одни и те же люди и всегда они покупали одно и то же. Пожалуй, единственные светлые часы были у меня в пятницу под вечер. Когда-то я был любим. Она была совсем юной, и я тогда так же не мог отличить понедельник от пятницы, как и теперь. Она ждала меня у подъезда банка каждый вечер, даже когда шел дождь. Так было около года. Потом я ей надоел, опа ведь была совсем юной, нашелся другой, а я был ревнив, как все, — и это единственное, в чем я теперь раскаиваюсь. Ее имени я не назову никогда. А то и ее вызовут в суд, мы увидимся, и тогда раскаяние меня сломит, и они этого не поймут. Привратник — тоже человек. Кто же сомневается в этом? Иногда в суде, когда я смотрю на такое скопление народа, особенно на присяжных, оставивших — ради торжества справедливости — свою службу, я бываю почти утешен: как им всем дорог человек! Кто мог это предполагать, пока он стоял у дверей и никто не обращал на него внимания — до тех пор, пока я не убил его…
Гремя замком, входит принесший еду стражник.
Что нового?
Стражник. Ничего. (Уходит, закрывая камеру.)
Убийца принимается есть суп.
7. Топор входит в моду
Холл большого отеля.
За пультом стоит портье, перед ним — жандарм. Портье рассовывает почту по полочкам для ключей.
Жандарм. Я лишь исполняю свой долг.
Портье. Я тоже.
Жандарм. Вы знаете, что тем самым вы не подчиняетесь закону?
Портье. Кто ж ему подчиняется?
Из бара выходит постоялец.
Господин директор?
Постоялец. Триста одиннадцатый номер.
Портье. Прошу вас, господин директор, прошу вас.
Постоялец направляется к лифту.
Разумеется, у него есть документы. Говорю вам еще раз: у нас отель первого класса, а не бродяжий притон. Что ж мне, силой отнимать у них паспорта? В первый же вечер я попросил его сдать паспорт, когда ему будет удобно…
Жандарм. Когда ему будет удобно!
Портье. Надоели вы мне с вашими бумагами. Если я каждый день буду приставать к ним с паспортами, какое это произведет впечатление на иностранцев? Они подумают, что у нас полицейское государство.
Из лифта выходит другой постоялец.
Господин консул!
Постоялец. Есть почта?
Портье. Прошу вас, господин консул, прошу вас.
Постоялец уходит.
Жандарм. Короче говоря, до завтрашнего дня документы должны быть у нас; завтра в это же время — крайний срок…
Портье. Хорошо!
Жандарм. А не то я сам совершу провинность перед законом.
Портье. Хорошо!
Жандарм. Как это он не предъявляет паспорт? Комната с балконом и ванной? Это и мошенник может себе позволить, подумаешь — завтрак в постели. Откуда вы знаете, что он не из таких?
Портье. Мятежники не играют в гольф.
Жандарм. Гм…
Портье. Насколько я знаю.
Из бара выходит бой, в руках у него визитная карточка.
Бой. Эти господа желают поговорить с графом. Господа дожидаются в баре.
Портье. Будет исполнено.
Бой возвращается в бар.
Жандарм. Граф, он сказал?
Входит еще один постоялец.
Портье. Монсеньер?
Постоялец. Сто восемьдесят восемь.
Портье. Прошу вас, монсеньер, прошу.
