тут же взгляд его встретился со взглядом человека.
С минуту они смотрели друг другу в глаза. Медведь не выдержал первым. Проворчав что-то вроде «р-разбудили», он опустился на четыре лапы и отошел в дальний угол.
А сзади уже подходили преследователи.
— Смотрите, пещера! — негромко произнес кто-то.
— Э, да в ней же медведь! — ответил второй голос.
И тогда Марон неожиданно для самого себя рявкнул — так, что волк со страху присел на задние лапы, а хозяин берлоги, очевидно, опасаясь нашествия незваных гостей, взревел уже совершенно оглушительно.
— Еще и не один, — откликнулись снаружи.
— Да ну их обоих к Червю, пойдем. С волком он сюда не сунется, — распорядился первый голос.
Они ушли, как им казалось, бесшумно — хотя Марон без труда определил, что их было трое и что ушли они не притворно, а на самом деле. Но все равно из берлоги он не высовывался до вечера.
А когда стемнело, он поблагодарил ворчливого хозяина за приют и, выйдя наружу, зашагал на юг параллельно дороге.
Он шел ночами, прячась днем. И лишь когда леса сменились лугами — только тогда, но не раньше, Марон пошел открыто, ибо прятаться здесь уже было негде. Тем более, что дорога к тому времени уже повернула на запад, и, стало быть, до Тойского перевала оставалось не более дня пути.
Все говорящие
Что же касается Рэн, то, даже если бы кто-нибудь вздумал обыскать все крепости всех семи провинций, следов молодого рыцаря из Карса он не обнаружил бы нигде. По всем бумагам он исчез сразу же, как только вышел из Хорсена, и Марон напрасно беспокоился, что его (то есть Марона, конечно, а не Рэн) могут уличить во лжи. Хотя, если подходить к делу строго, в Киралонге Рэн все-таки была. Правда, кроме нее самой, об этом не знал никто.
А началось все около месяца назад, в тот день, когда трое юношей, незадолго до того отправившиеся на Поиск в район перевала Хайн-Гхой, примчались обратно в Хорсен почти в шоке.
По букве Устава Поиск следовало признать несостоявшимся и забыть об этом случае до следующего года. Но ребята утверждали, что на них напал сам Великий Червь!
— В Лойском ущелье? Что за чушь! — возмущался хорсенский командор.
— Вообще-то про него разные слухи ходят… — задумчиво произнес Марон.
— Но не настолько же!
— Постойте… — внезапно произнесла Рэн. — По-моему, если бы они решили соврать, то наверняка придумали что-нибудь поправдоподобней. Великий Червь… где же он обитает?
— А Червь его знает, где он обитает, — хмуро отозвался командор.
— А мне вот как-то попалась в руки одна книга, — ответила Рэн. И, прикрыв глаза, процитировала по памяти: — «Аз же, грешный, не соблюдя сего, едва не оставил душу свою во тьме Гхойского ущелья, где обитает Великий Червь и с ним — почитающие того, чье имя не произносимо».
— Гхойское ущелье? — удивился командор. — Ну и что? Где Гхойское ущелье и где Лойское?
— А перевал как называется? Хайн-Гхой!
— Ну да, «Тень Преисподней». «Гхой» — это же «преисподняя»?
— А вот нет! Уж свой-то родной язык я знаю! Это вообще не эльнарское слово, а гномское! «Гхой» — это просто «ущелье», потому и гномы называют себя «гхолдар» — «те, кто из ущелий»!
— То есть… «Хайн-Гхой» — это «Тень Гхоя»? — медленно, не веря еще смутно мелькнувшей в его голове мысли, произнес командор.
— Скорее даже не «тень», а «образ», — кивнула Рэн. — И речь идет не о перевале, а о самом Лойском ущелье. Оно… ну да, оно есть образ и знак Гхойского. И в нем тоже живет если не сам Великий Червь, то кто-нибудь из его многочисленных родственников.
— Постой-ка… — произнес Марон. — Так ты что, хочешь идти туда?
— Придется. А ты оставайся пока тут. Хорошо? Если что, я на всякий случай голубя здешнего с собой возьму. Да, а командор возражать не будет?
— Права не имею возражать, — улыбнулся командор Хорсена. — Будь ты хорсенским странником, имел бы. А вы же оба из Синей, как пришли, так и уйдете. Кстати, ты куда пойдешь?
— Гхойское ущелье ведет к Киралонгу, — ответила Рэн. Так что пока в Киралонг. А там уже видно будет.
…Наутро она спустилась с перевала в долину и спустя сутки добралась до одного из притоков Ксоревы.
Там кипела работа. Паводок был в самом разгаре, и плотогоны спешно вязали огромные плоты, чтобы успеть сплавить их вниз до лета, когда вода начнет спадать. Обращаться к кому-либо было бессмысленно — в лучшем случае ей бы сказали, куда она может идти со своими вопросами. Поэтому Рэн разыскала пожилого деда, распоряжавшегося всей этой муравьиной работой, и молча стояла перед ним, пока он не соизволил спросить, что же все-таки угодно благородному рыцарю.
— Не откажи насчет проезда до устья, — попросила Рэн. — За работу.
— Это что, бесплатно? — дед окинул полупрезрительным взглядом щуплую и невысокую фигуру.
— За работу, — повторила Рэн.
— А ну-ка, подними вот это бревнышко, — дед поднялся с толстого дубового кряжа, на котором только что сидел.
Рэн легонько толкнула кряж ногой. Он был вдобавок еще и сырым.
— Смеешься, что ли? — насколько могла вежливо поинтересовалась она. — Такую колоду одному человеку поднять не под силу.
— Это точно, не под силу, уж я-то знаю. А кашу варить умеешь? — совершенно неожиданно поинтересовался старик.
— Умею.
— Зовут-то тебя как?
— Рэн из Карса.
— Ну так вот, Рэн из Карса, что я тебе скажу, — артельный староста снова сел на дубовую колоду и уважительно похлопал по ней ладонью. — Если б ты это бревнышко попытался поднять, я б тебя точно не взял. А так хоть кашу варить будешь. Котел и продукты вон под тем навесом.
Рэн даже и не подозревала, на что обрекла себя, согласившись варить обед для всей артели. Она, конечно, понимала, что валить лес — работа не из легких. Тем более — таскать бревна к воде. Или, скажем, работать шестами, проводя тяжелый плот через все повороты реки. И все равно даже годы спустя, когда ее просили рассказать об этом, она всегда начинала одной и той же фразой:
— Ну и ели же эти плотогоны!..
За все дни своего плавания по Ксореве она не видела ничего, кроме котла. Спать ей удавалось только урывками. И потому вряд ли стоит говорить о том, с каким чувством она наконец увидела впереди длинный, от берега до берега, ряд небольших плотов, соединенных прочными стальными цепями — Последнюю Запань, конец пути, цель и смысл путешествия. А с другой стороны уже попыхивал дымом
