на стуле. Прежде чем выйти на улицу, она завязала ленты соломенной шляпки под подбородком.
Музыку, доносившуюся с пирса, заглушали гудки туманной сирены и дребезжание лодок, трущихся о сваи. Потрепанная штормами пристань скрипела под ногами. Перила растрескались, досок не хватало. Сквозь дыры виднелась плещущая о камни морская вода. Один из верных признаков надвигающейся войны: на общественных территориях ничего не ремонтировали. Рабочей силы уже не хватало, да и какой смысл чинить то, что могут разрушить. Лучше потерять слабое звено, но укрепиться там, где остались силы.
Доменика втиснулась в ряды тех, кто собрался на пирсе, чтобы своими глазами увидеть причалившую к пристани «Арандору». Корабль был настолько огромным, что корпусом заслонял вечернее небо. Белоснежный, с ярко-красной и темно-синей отделкой, он по праву входил в пятерку самых шикарных океанских лайнеров, когда-либо бороздивших моря, что подтверждалось двумя синими звездами на его дымовых трубах. Доменика чуть отошла назад и приподнялась на цыпочки, чтобы получше разглядеть все это великолепие. Медная окантовка поблескивала в свете фонарей, освещавших причал. Верхние палубы начали заполняться нарядно одетыми пассажирами, которые выстраивались в стройную очередь для высадки. Раздался лязг цепей и удар о землю – на берег спустили сходни.
– Идут! – закричала какая-то восторженная француженка.
Квартет духовых заиграл легкую мелодию. На пристань одна за другой начали спускаться стильные дамы – атласные платья с заниженной талией были всех оттенков мороженого, а широкополые шляпы в тон украшены тюлем, словно облаками сахарной ваты.
Вокруг молодой женщины в белом кружевном платье с короткими рукавами-крылышками собралась целая толпа фотографов из французских газет. Должно быть, известная артистка, подумала Доменика, когда вокруг засверкали вспышки. Она привстала на носочки, чтобы поймать взгляд женщины, когда та прошествовала мимо. Доменику ждало разочарование: это была не Джанет Гейнор и не Мирна Лой, а просто красивая девушка, совершавшая кругосветное плавание на роскошном лайнере. На борту «Арандоры» не оказалось ни кинозвезд, ни наследников Вандербильта, ни балерин из «Русских сезонов».
Доменика решила пройтись по пирсу, прежде чем возвращаться в Дом Фатимы. Возле популярного клуба собралась толпа – выступающий оркестр переместился на улицу. Вскоре посетители тоже высыпали наружу и начали танцевать. Доменика совсем забылась в музыкальном ритме, когда вдруг почувствовала, что чьи-то руки обхватили ее за талию и тут же подняли в воздух. Она велела незнакомцу поставить ее на землю:
– В следующий раз спрашивайте разрешения!
– Простите. Мне показалось, вам хочется потанцевать.
Молодой человек отправился на поиски более сговорчивой партнерши. Вообще-то Доменика никогда бы не стала осуждать человека, увлекшегося моментом, особенно если это касалось музыки, но в последний раз ее ноги отрывались от земли на карнавале, когда она танцевала с Сильвио.
На вопрос подруг, влюблялась ли она, Доменика ответила, что нет, но, говоря по правде, она и сама толком не знала. Единственное похожее чувство, которое она испытывала, не было безудержным или драматичным. Она не летела с горы, у нее не захватывало дыхание, ведь ее первая любовь началась с дружбы. Вначале она полюбила Сильвио Биртолини как друга, любовью деятельной, крепкой и, в ее представлении, вечной. И пусть он ей не принадлежал, она все равно любила его. Разве не в этом заключается смысл настоящей любви? Ставить его счастье выше своего собственного? Или она выглядела размазней, sap, как называют американцы безвольного человека? Он женится на другой, напомнила себе Доменика. Он мне не принадлежит. И рассуждать тут не о чем.
17
Ведро, которое сестра Мари Оноре подставила под протекающую крышу в коридоре на первом этаже больницы, уже наполовину наполнилось дождевой водой. Доменика вылила его, вернула на место и подождала, когда послышится стук первых капель.
Она повесила планшет с записями о вечернем обходе на крючок у двери и вернулась на пост. В тишине слышалось лишь тиканье больших настенных часов. Доменика скинула туфли. Было 2:05 утра. Работая в ночную смену, она всегда умудрялась взглянуть на часы, когда они показывали именно это время – день и месяц рождения ее матери. Она зевнула и собралась пойти в сестринскую заварить себе чай – одна из девочек принесла макарони. Но вместо этого откинулась на спинку стула и потянулась.
В эту смену с ней дежурил пятнадцатилетний Оливье Деспьер. Ночной сторож отчаянно боролся со сном. Доменике стало жалко мальчишку – он напомнил ей Альдо. Она осторожно положила руку ему на плечо.
– Простите, сестра Кабрелли. – Оливье выпрямился.
– У тебя затечет шея, если будешь так спать. В тринадцатой палате есть кушетка. Иди туда.
Доменика вытащила из-под стола корзину со свежевыстиранными бинтами. Она уже начала аккуратно скатывать их, как вдруг ее взгляд уловил луч света, пробивавшийся из-под закрытой двери часовни. Может, туда пробрался какой-то бродяга, пока она была на обходе. Монахини предупреждали, что некоторые местные используют территорию больницы как городской парк.
Доменика широко открыла дверь часовни и громко сказала «Bonjour», прежде чем заглянуть внутрь. Скамьи были пусты. Она вздохнула с облегчением. Свет исходил от алтарного светильника, мерцавшего возле киота. Она окунула пальцы в чашу со святой водой, перекрестилась и уже собралась закрыть дверь часовни, как вдруг за ее спиной распахнулись входные двери больницы.
Вестибюль мгновенно заполнился шумной толпой мужчин, пропахших моторным маслом и дымом, лица их были покрыты сажей. Доменика предположила, что это пожарные, но, присмотревшись, поняла, что их форма – а точнее, то, что от нее осталось, – когда-то была сине-белой. Некоторые из них были раздеты по пояс, некоторые босиком. Они говорили так громко и быстро, что Доменика не могла разобрать их английский. Тут вошел мужчина, на голову выше остальных, неся на руках раненого. Все мгновенно расступились, освобождая ему дорогу.
Лицо высокого мужчины, как и у других, было вымазано черной сажей. Вряд ли у Доменики получилось бы как-то его описать, потому что, когда она подняла на него глаза, с ней будто что-то произошло. Свет замерцал. Сердце екнуло и заколотилось. Звуки вокруг стихли. Доменика посмотрела на часы: секундная стрелка, как обычно, бежала по циферблату. Она взглянула на потолок, уверенная, что в люстре перегорели лампочки, оттого и эта игра света и тьмы, но все они горели ярко-белым светом.
– У нас был пожар. Этому парню досталось больше всех. Ему нужен врач, – быстро сказал ей мужчина.
Оливье, разбуженный шумом, протиснулся сквозь толпу и оказался рядом с Доменикой.
– Позови доктора Шальфана. Позвони в колокольчик в Доме Фатимы и сходи за сестрой Мари Бернар, – велела она.
– Хорошо, я сейчас.
– Следуйте за мной. – Доменика повела мужчину, несущего раненого моряка, в ближайшую смотровую. – Кладите его сюда. Я послала за доктором. И можете умыться, вон раковина. – Доменика повернулась, чтобы уйти.
Незнакомец схватил ее за руку:
– Останьтесь с ним, пожалуйста.
– Я только принимаю пострадавших, – спокойно сказала она. – Таков больничный порядок.
– Прошу вас,
