И ей не было никакого дела до человеческих проблем.
Погода стояла чудная, но отец не выходил из дома, опасаясь за свою жизнь. Желтая лента министра была заброшена в ящик шкафа. Не осталось ни парламента, ни депутатов. Никто ничего не мог предугадать о своей судьбе. «Мы свободны и независимы!» Это признала и Женевская конференция. Они не осмелятся посягнуть на нашу независимость! Они ослаблены войной и разрухой», - так с гордостью и уверенностью утверждали государственные чиновники Азербайджанской Республики, образованной из обломков Российской империи. Два года просуществовала Независимая Республика.
Отец был повержен в глубочайшую депрессию. Он все время молчал, испытывая горечь, и в глубине души коря себя. Отец не перевел свои вклады в зарубежные банки, своевременно не уехал из Баку, обманувшись должностью министра недолговечной республики. Желтая папка министра опустела, караульные у наших дверей были сняты, его должность потеряла смысл. Отец терзался мыслями о своей недальновидности.
Некоторое время никаких серьезных перемен не происходило. А потом отца арестовали. Министр, богатый человек, руководитель оппозиционной партии, не мог остаться вне поля зрения новой власти. К нам в дом нагрянула с проверкой комиссия. Осмотрев дом, члены комиссии решили, что он слишком велик для нас. В тот же день у нас поселилась семья комиссара и его сослуживцы. Первая встреча с революционными чиновниками была доброжелательной. Курносенькая, светловолосая жена комиссара, Лейла, иногда приглашала меня на чай. Она угощала чаем из наших же сервизов (ей было совсем не жалко для гостей ничего!) и вела беседы о литературе. Лейла очень любила читать. Она говорила о «Плененном сердце» или «Тайне ночи» - эти произведения были модны в то время среди образованных людей, и беседы наши проходили достаточно интересно. Чувствовалось, что имеешь дело с начитанным и чувственным человеком. Но моя тетя Рена, которая все еще жила на верхнем этаже, и фрейлейн Анна, сердились, выражая недовольство моим общением с «этой женщиной». А мы продолжали знакомство, как из политических соображений, так и из интереса к новым переменам. Может показаться странным приглашение к чаепитию ребенка, но, несмотря на юность, я могла общаться со взрослыми на их уровне, поддержать беседу. Вот и с комиссаровой женой у нас разговор вполне клеился. Я была даже более начитанна, чем она. Книги, прочитанные в квартире тети Рены, когда мне приходилось скрашивать ее одиночество, пришлись очень кстати. Мы не только говорили о литературе, но и задавали друг другу вопросы. Множество вопросов! Ведь наши взгляды на окружающий мир, на события так разнились! Порой и сам комиссар подключался к беседе, и тогда вопросам не было конца. Он был интересным человеком, умным и рассудительным: очень хотел разобраться в нашей полумусульман-ском-полуевропейском житье-бытье. Комиссар был атеистом, презирал религию, видел в ней все беды мира. Помните лозунг «Религия - опиум для народа»? Вот и нам он пытался внушить такое отношение к вере. Иногда мы соглашались с ним. Но, расставшись, возвращались к своему мнению. Наши любопытные чаепития недолго протянули. Наступило лето. Отец, от которого часто приходили письма, очень хотел, чтобы его дочери уехали в деревню. Он считал наше деревенское жилище надежным убежищем от общественных потрясений. Мы выполнили желание отца - ведь все равно видеться с ним не было возможности. Помочь ему мы тоже ничем не могли. Какой смысл оставаться в жарком, пыльном, ставшем чужим городе? А в деревне мы всегда раньше приобщались к природе и покою. Кроме того, в городе участились аресты. Люди жили в постоянном страхе. Кто боялся за свое добро, а кто и за жизнь. Вот и мы поспешили поскорее покинуть город, чтобы насладиться свежей зеленью своего сада и голубой водой его бассейнов.
II
Как мы обрадовались, увидев свой сад! Садовники по-прежнему работали, ухаживая за деревьями и цветами. Они знали о нашем бедственном материальном положении, но продолжали работать и без денежного довольствия. Жили они тут же. Овцы и ягнята подросли, зеленели картофельные грядки - этот процесс не могла изменить никакая революция. Цветы, особенно сирень, по-прежнему благоухали и пьянили чудным ароматом. Все было как раньше. И это лето могло походить на прежние. Голубизна небес равнодушна к земным революциям. Море продолжало журчать ласковой прибрежной волной, а земля плодоносила. Постоянство явлений природы и непреложность ее законов вступали в противоречие с нашей без конца меняющейся и мечущейся из крайности в крайность жизни. Эти противоречия повергали меня в меланхолию. Мир вечен. Человеческая жизнь - коротка. Я начинала осознавать это. становилось грустно и больно...
Прежде не находила себе места, когда представляла парижскую жизнь своей мачехи и старшей сестры Лейлы. С тех пор прошло несколько лет, и теперь я испытывала те же чувства, думая об Амине и других своих сестрах, гуляющих по улицам Парижа. Они присылали письма и открытки. На фотоснимках все они выглядели нарядными и счастливыми. Одна очень популярная актриса тех лет, Габби Деллис, снимала для них квартиру в Шан-Элизе. Бог мой! Каждый, кто грезит Францией, впадает в глубокую печаль, слыша об Шан-Элизе .
В течение суток я слонялась без дела. Я была полностью освобождена от прежней опеки и надзора. Иногда нарочно лицемерная мысль щекотала мое самолюбие: «А ведь у революции есть положительные стороны!» Кто бы мог подумать - меня радовала общая беда! Время от времени я садилась за пианино. Очень редко такое случалось. Бывало, что читала книги, но чаще всего бесцельно бродила по саду или отдавалась своему воображению. Куда же еще может направить свою чувственность покинутый всеми человек? В то время я нашла новое место для уединения. На самом краю дачного участка, среди старых виноградников, лежал на земле большущий валун. После полудня, в самую жару, здесь никого не бывало, я ложилась на этот разогретый солнцем валун и, любуясь морскими волнами, размышляла. Представляла себе, что виноградники на подпорках - это мои стражники. Листья перешептывались на своем чудесном языке. Иногда ветерок прогонял над моей головой обрывки облаков. И тогда шелест листьев становился громче. Голубое небо и разрозненные прозрачно-белые облака - я могла наблюдать их без устали. Это бескрайнее небо со стайками облаков становилось для меня символом бесконечной жизни. Ощущение этого величия вызывало у меня слезы грусти и восторга.
Вскоре появилась у меня и подруга. Моя двоюродная сестра Гюльнар со своей матерью приехала на дачу. Остальные члены их семьи все еще оставались в Туркестане -не было транспорта, чтобы возвратиться на родину. Зимой мы с Гюльнар почти не встречались, и я была
