рада видеть ее здесь. Ведь мы дружили с раннего детства. Странности ее характера всегда привлекали меня. Гюльнар была веселой интриганкой, не очень хорошо воспитанной, раскованной девицей. Общаясь с ней, я приобщалась к несколько чудному мне, но порой весьма притягательному миру. Ей всего 16 лет. Но познания жизни Гюльнар были довольно обширными. Рассуждала она, как зрелый, взрослый человек. Я восхищалась ею! Гюльнар как будто соткана из эмоций! А как ей нравились мужчины!... Но, противоречивая девица, она могла одновременно презирать их. Влюбляясь в кого-либо, она в то же время испытывала некую неприязнь к объекту своей влюбленности. Мне даже казалось, чем сильнее она в кого-то влюблена, тем больше презрения вызывает у нее этот человек. Какая это была кокетка! Гюльнар кокетничала со всеми мужчинами подряд. Она была достаточно привлекательна: высокая, стройная, совсем непохожая на грудастых и толстозадых местных девиц. Очень рано она стала носить бюстгальтер и корсет, не давая своему телу излишней свободы. Гюльнар очень любила разглядывать себя в зеркало, делала это часами и очень собой гордилась. У нее были красивые глаза и пухлые губки. Мужчин она просто околдовывала! А они были бессильны перед ее чарами. Но, несмотря на свои многочисленные любовные похождения, Гюльнар была целомудренной, девственницей. Как она говорила: «Врата в рай никто не открыл». Она рассуждала, как умудренная жизнью: «Видишь ли, нужно блюсти невинность до замужества. Не то можно наломать дров. Но уж после!...» После этих слов Гюльнар многозначительно посвистывала. То есть, после будет множество любовников, приключений и страстей. Она наперед знала, каким должен быть ее муж. Скорее всего, им станет один из дальних родственников отца, безумно в нее влюбленный, слабый по характеру, безвольный, уступчивый, во всем жене потакающий, не ограничивающий ее свободу. Гюльнар предполагала, что не позже осени, по возвращении в Баку, ее отдадут замуж.
- Не могу больше терпеть! - стонала Гюльнар, исполненная неги. Но она и сейчас не теряла времени. Частенько, уводя меня в свою комнату (якобы для полуденного сна), она начинала интимные игры, страстно прижимаясь телом и лаская меня, как ласкала бы мужчину. Мне не очень нравились ее ласки, но приходилось на них отвечать - таковы были правила игры. И я им подчинялась. Так хотела моя подружка. Гюльнар скучала на даче. Кому здесь строить глазки, кроме садовников?
- Как мне тоскливо! - ныла она целыми днями. Когда я предлагала ей почитать, поиграть на пианино, помечтать, она сердито обрывала:
- Не надоедай! Неужели ты не понимаешь? Меня интересуют только мужчины!
Когда к нам однажды нагрянула «комиссия по организации домов отдыха», Гюльнар очень обрадовалась. Это была интересная история.
Перед нашими воротами стояли четверо мужчин. Садовники, встретившие их, поинтересовались, что они хотят. Те показали какие-то бумаги, но безграмотные садовники не сумели прочесть. Ни посетители, ни садовники никак не могли понять друг друга. Наконец, один из прислуги доложил о визитерах бабушке. Бабушка, завершив намаз, спросила:
- Что нужно этим мерзким безбожникам? Хотят осмотреть наш дом? Гоните их, эту нечисть отсюда!
Бабушка побагровела от злости. Перед ней все еще лежал Коран, но она не могла унять гнева. Мы пытались объяснить бабушке, что ее протест бессмыслен, русские сейчас наши хозяева и нельзя оскорблять их. Они могут сделать с нами все, что угодно! Но бабушка и слушать ничего не хотела. Пока мы безрезультатно уговаривали бабушку, комиссия без всякого разрешения прошла во двор. Увидев их, старая женщина разразилась такой бранью! К счастью, пришедшие были русскими и ничего не поняли. Все четверо были очень симпатичными мужиками. Когда они выразили желание осмотреть дом, Гюльнар, не обращая ни на кого внимания, вызвалась сопровождать их. Она провела их по всем комнатам. А бабушка осыпала бранными словами и свою внучку. Той было абсолютно безразлично! Пусть бранится! А мужчины больше смотрели на Гюльнар, чем на помещение. Бабушка же так рассвирепела, что совсем не следила за своими словами:
- Ах, вы посмотрите на эту маленькую шлюху! Поглядите-ка, как она вертит своим обезьяним задом! Это твое воспитание, - обратила она взор к своей дочери. - Вырастила проститутку! И что же хотят от нас ЭТИ?
Бабушка не хотела принимать никаких новых объяснений. Ей были непонятны слова «Дом отдыха» и связь этих слов с нашим имуществом. Но мы-то все поняли! «Комиссия» решила конфисковать по крайней мере половину наших комнат, отдав их под нужды санатория. Члены комиссии вели себя корректно, а их главный убеждал: мы должны гордиться тем, что в нашем доме будут отдыхать и поправлять свое здоровье пролетарии.
- Зачем вам столько пустых комнат? - громко, как на митинге, говорил главный. - Отныне эти комнаты переходят в распоряжение отдыхающих. Наша святая обязанность -превратить излишки одних в достояние других.
Когда члены комиссии уходили, Гюльнар, глядя им вслед, глубоко вздохнула. Ей очень приглянулся высокий, курносый, светловолосый русский паренек.
- Что вы хотите сказать, - орала бабушка, сверкая очами, - в моем доме будут жить русские? В моем доме будут есть свинину, пить водку, хозяйничать здесь? Уж не они ли арестовали моего сына?! Никогда! Не позволю! Скорее умру!
Но бабушка не умерла. Она смирилась. Что же оставалось делать?..
Наш дом разделили на две равные части. Мы все собрались на бабушкиной половине. Здесь было десять комнат. Пока было не особенно тесно. К тому же Лейла вернулась в город: ее мужа арестовали. Она уехала и больше не возвращалась. Каждой из нас досталось по комнате. Я подумала, что поделиться таким большим домом с другими - не так уж несправедливо. Но говорить об этом вслух не осмеливалась. Через неделю в наш дом приехали две группы старых революционеров. Они выглядели усталыми. Похоже, действительно очень утомились на своем поприще и нуждались в отдыхе. Были среди них вечно ссыльные старые идеологи, учителя с горящими глазами коммунистических фанатиков, поэт-украинец, кашляющий после чтения стихов, комиссарская жена, уставшая от злоключений мужа, и другие, которых я уже плохо помню. Мы с Гюльнар очень скоро со всеми перезнакомились. А через пару дней обе влюбились в старого идеолога. Я сказала «старый», но это только с точки зрения четырнадцатилетней девочки. Григорию Тарасову было около сорока лет, но выглядел он гораздо моложе. По профессии он был историк, а по жизни - пропагандист коммунистической лирики. Благодаря обаянию Гюльнар, он простил нам принадлежность к эксплуататорскому классу. В сущности мы и были лишь остатками этого класса. Не обращая внимания на наше «прошлое», Григорий старался приобщить нас к
