интересом задавал вопросы.
— А почему не поверить, он щедро деньги давал.
— Платил за что, за какую работу? — спросил сухо старший лейтенант.
Брылин опустил голову.
— Ну, отвечайте, — уже властно потребовал Алексей.
— Про людей спрашивал, — медленно начал Брылин, — какие идейные, есть ли сомневающиеся, кто партийный.
— Писали?
— Писал.
— Интересовался, с кем больше всего общается секретарь райкома, когда заезжает? — при этом вопросе Руденко сначала посмотрел на Берестова, а потом на бывшего бригадира.
Брылин с удивлением воззрился на старшего лейтенанта.
— А это вам откуда известно?
— Отвечайте на вопрос!
— Да. Он, то есть Артюхов, просил потом присматривать за теми людьми.
— Что стало с «теми людьми» с приходом немцев?
Брылин снова опустил голову и замолчал.
— Я повторяю свой вопрос, — Берестов требовал ответа, — Что стало с «теми людьми» с приходом немцев?
— Знамо что. Расстреляли.
— Вы по приказу Артюхова лично травили скот в своём колхозе или поручали кому?
— Лично. Платил за это много.
— Кто травил скот в других колхозах?
— Не знаю. Читал об этом в газете. Значит нашлись люди, вроде меня. Артюхов говорил, что таких как я много. Выходит, не врал.
— Вот именно нашлись! — возмущённо заговорил комиссар, — собственному народу палки в колёса вставлять. Люди напрягаются, все силы отдают, не досыпают, лишения терпят, с таким трудом новое поднимают, а такие как ты перечёркивают многолетние усилия. А знаешь ли ты, сколько твой колхоз убытков понёс? А ведь это дома труженикам, школа, сад. Ты деньги получил, а они что? Ты дальше собственного носа и кармана ничего не видишь. Ты вот гордишься, что род твой в Бабичах давно. Это село всегда славилось сплочённостью, тут все одной семьёй старались жить. А ты, лично ты, наплевал каждому в душу. Я бы очень хотел, чтобы тебя народ судил. Чтобы они посмотрели, кто их обокрал, предал, ударил ножом в спину. Но сейчас война, и мы твой суд. Мы будем судить тебя от имени народа. И наш суд будет справедливым. Никто, преда́вший народ, не уйдёт от возмездия.
Руденко сел, закурил. В землянке установилась тишина. Берестов с Тишковым переглянулись. Майор приказал Брылина увести. Когда бывшего бригадира увели, Пётр Аверьянович продолжил.
— Понимаете, такие душонки способны разрушить любые самые благие начинания, они способны растоптать общие, народные, достижения. Самую прекрасную идею, могущую осчастливить многих людей, низринуть на свою, личную землю и растоптать. Для таких людей нет общего, они понимают только «себе», «мне», «моё», остальное абстрактно, несущественно, глупо. Этот пережиток надо искоренять. Пока образование не найдёт способа изживать этот анахронизм ещё в детском возрасте, всегда будет существовать угроза социализму, его дарам и благам для всех.
— Не горячись, Пётр Аверьянович, — Тишков стал успокаивать комиссара, — таких Брылиных действительно много, но людей хороших, надёжных, не в пример больше. Их даже сравнивать не имеет смысла в количественном выражении.
— Нет, Степан Иванович, — Руденко был немного подавлен, — далеко ходить не надо. Возьми Артюхова. Он в одиночестве столько душ загубил, столько зла принёс, что подсчитать не получится. Столько усилий потрачено, чтобы одного негодяя обличить. Ты же понимаешь, он мог весь отряд уничтожить, если бы не Алексей Николаевич. И вот сидят такие Брылины, Артюховы и подтачивают народные сваи, на которых мы строили и строим наше будущее несмотря на то, что сейчас идёт война, и враг топчет нашу землю.
— Ты, Пётр Аверьянович, знаешь пословицу: была бы голова, а вши найдутся. Так что с этим пока приходится мириться.
— Я как секретарь райкома, как коммунист, как партийный работник должен знать и видеть все возможные угрозы, что способны нанести вред нашему общему делу. И не надо прятать голову в песок. В этой войне мы победим, я нисколько не сомневаюсь. Но предательство, что вылезло сейчас, затаится, и будет ждать снова своего часа, чтобы поднять голову. Предательство в умах, где главенствует принцип «моё», «своё ближе к телу», «моя хата с краю». У него много личин. Так-то. А вот как научиться распознавать предателя, как лишить его возможности делать своё чёрное дело, большой вопрос. И о нём надо думать уже сейчас.
— Видишь, Алексей Николаевич, какую теорию из одного допроса комиссар вывел. А ты что думаешь? — спросил Берестова майор.
— Я, как вы выразились, Степан Иванович, вшей ловлю, — Алексей попытался отшутиться, — и вот собираюсь ещё с двумя побеседовать.
— Что ж, резонно. Тогда продолжим заниматься более приземлёнными делами.
Тишков велел привести на допрос следующего. Второй пособник оккупантов по внешнему виду разительно отличался от первого. Это был совсем седой человек, даже борода была у него белая, немного сутуловатый, с жилистыми узловатыми пальцами. Говорил он едко, словно весь мир был у него в неоплаченном долгу. При этом сам мир не имел ни малейшего понятия о подобном положении вещей.
— Ваше имя полностью? — спрашивал Берестов.
— Афанасий Петрович Кульнев
……..
— Когда были завербованы Артюховым?
— В 1938 году.
……..
— Почему вы стали сотрудничать с ним?
— Ненавижу советскую власть!
— Что же она вам такое сделала?
— Шурина моего раскулачили. Он спину от зари до заката не разгибал. И была-то у него лошадь, да две коровёнки. Богач! — зло усмехнулся Кульнев, — вы такого богача за Урал сослали. А знаете ли вы, что он на свои богатства детей кормил, чьи родители богу душу отдали. Стыда у вас нет. За что вас после этого уважать? Пришли в хату «кулак мол» и всё голытьба забрала, а ребятишек в приют.
— А может не так всё было? — неожиданно вмешался в допрос Руденко и прямо посмотрел Афанасию Петровичу в глаза, — тебя послушаешь, так мы ироды проклятые. То, что в районе перегибы были не отрицаю. Не везде поступали по совести и правде. Только твой случай другой! Шурина твоего судили! И не за две коровы, а за то, что он против советской власти воевал. Сначала с оружием. Простили! Не успокоился. Принялся за старое, то сено колхозное подожжёт, то инвентарь попортит, то головы людям дурит, небылицы рассказывает про лютость советской власти. А сам при этом детишек батрачить на себя заставляет. Это они за тарелку супа спину не разгибали с утра до вечера. Прикажешь за это по голове его погладить? Так что ли? Советская власть, несмотря на старания таких как ты, шурина твоего и вам подобных сумела людей накормить, школы, сады, больницы построить, дорогу молодым дать. А что ты лично хочешь? Молчишь? Две, три, четыре коровы, стадо и всё одному! И молоко сдавать, и деньги в кубышку складывать, сундуки набивать.
— Да, хотел развернуться, — огрызнулся Кульнев, — верно сказал, хотел и хочу стадо иметь.
