темнели развалины станции Беспаловка. Чуть в стороне виднелись сохранившиеся стены небольшого здания метеорологической станции, за ней раскинулся пруд и молодой, очевидно, посаженный перед самой войной сад.
А впереди взору открывалась засыпанная еще не сошедшим снегом широкая долина — Касьянов Яр. Он уходил далеко, далеко, к самому горизонту, на дымящейся кромке которого виднелись ломаные, уступчатые очертания разрушенной совхозной усадьбы.
Первый взвод стоял позади Широнина молча, не мешая раздумью командира. Вместе с ним красноармейцы смотрели на поля, покрытые серой смушкой мартовского снега, смотрели, не зная того, что тем из них, кто останется жить, и эти поля, и эта долина, и этот темнеющий молодой сад западут в память неизгладимо, навсегда.
XX
Широнин оставил взвод у железнодорожного переезда, а сам пошел к станционным зданиям. Прежде чем окончательно решить, где именно отрывать окопы, хотел тщательно изучить прилегающий к переезду участок.
Беспаловка была обычной пригородной станцией. Вокзал из четырех-пяти комнат, небольшой пакгауз, будка для кипятка, сарайчик пожарного депо. Сейчас все это лежало в развалинах. На остатках почерневших, обугленных стен кое-где сохранились наполовину облупленные, покрытые веселой голубой эмалью таблички: «Вхід», «Каса», и табличка с незнакомым Широнину словом «Окріп».
Вначале Петру Николаевичу показалось заманчивым сделать опорным пунктом обороны эти руины. Но тут же он отказался от этой мысли. Со станции невозможно держать под прицельным огнем автоматов железнодорожный переезд. Да и не ясно ли, что в случае чего станционные здания станут первым, легко различимым объектом и для вражеской бомбежки и для артиллерийского огня.
А вот домик вблизи сада Петру Николаевичу понравился. Можно было предполагать, что здесь в свое время располагалась метеорологическая станция. Во дворе сохранились все те нехитрые приспособления, которыми пользовался кружок юннатов и в кирсовской школе: дождемер, шест с флюгером, чтобы определять направление ветра, другая высокая жердь с укрепленным наверху обручем, стоя под которым хорошо было наблюдать за направлением движения облаков.
Правда, от самого домика тоже остались только четыре стены, но внутри имелся наполовину прикрытый досками подвал, а главное, что привлекло Широнина, — домик находился в створе невысокого каменного заборчика, который тянулся меж садом и шоссе, и этот заборчик просматривался отсюда с обеих сторон.
Широнин вернулся к переезду, подозвал Зимина и командиров отделений.
— Окапываться будем здесь, — заговорил он, указывая рукой на обочины шоссе. — Ты, Седых, со своими людьми держись поближе к насыпи. Твой ориентир — вон тот куст; отделению Вернигоренко окопаться наискосок от кювета. Болтушкин — на левом фланге, вон за тем домиком… Пару окопов в полный рост отрыть и перед домиком, остальные подальше.
— Ясно, товарищ гвардии лейтенант!
— Ориентиры вижу.
— Есть, товарищ лейтенант! — один за другим откликались командиры отделений.
— И вот что еще: предупредите всех, чтобы понапрасну на снегу не толкались.
Широнин опасался, что бойцы наследят вокруг, втопчут в грязь снег, и без того лежавший ледянистым голубовато-серым студнем, и тем самым демаскируют позицию взвода. Но этого последнего предупреждения можно было и не делать. Мартовское солнце уже исподтишка хозяйничало на пригревах. На откосе железнодорожного полотна оно обнажило просмоленные, блестевшие, как голенища, шпалы, кучу жужелицы, когда-то давно выброшенной из паровозной топки, растопило снег над охапкой перекати-поля, и его ежастые шары покачивались на тоненьких ножках, точно раздумывая: сорваться ли с места и перемерять озорными скачками степь сейчас или уж дождаться такого ветра, чтобы взметнуться под самые облака. Прибавлялось черноты и на гребнях придорожных канав, на буграх, да и на ровном поле.
Вернигора разметил в стороне от кювета окопы для своих бойцов и теперь сам, поплевав в широкие ладони, с силой налег ногой на штык большой саперной лопаты, выворотил первый пудовый ком мокрой земли. На ее срезе вылупилась какая-то крохотная зеленая личинка.
— Перезимувала? — дружелюбно удивился Вернигора и срезал еще больший пласт.
— Ну, хлопцы, весенние полевые работы начались.
— Да уж, видать, начались… Трактора аж гудят, — в тон Вернигоре откликнулся Букаев, кивая в сторону горизонта.
Канонада, гремевшая с утра, приблизилась. Ее перекаты учащались. Западный небосклон порой усеивался облачками разрывов — стреляли зенитки, — порой же закрывался нараставшими снизу клубами дыма, и тогда очертания горизонта на глазах менялись и весь он словно бы колебался. Оттуда, со стороны Краснограда, все чаще появлялись и проходили мимо триста шестого километра и переезда, где окапывался первый взвод, колонны наших частей, артиллерийские батареи, обозы. Шла большая перегруппировка войск.
— Что там, сынки? Припекло, что ли? — разогнув спину, кинул проезжавшим батарейцам Андрей Аркадьевич, копавший окоп вблизи шоссейного кювета. Расчет расположился на станинах 152-миллиметровой гаубицы и, будто бы накрепко к ней привязанный, оцепенел. Каждый, выбрав на неудобных сиденьях относительно удобное положение тела, старался не нарушить его и не обращал внимания на грязь, которая, всплескиваясь из-под колес, густо залепила сапоги, шинели, да и лица. Реплика Скворцова не пробила пасмурного молчания, видимо, вконец истомившихся и в боях и в дорогах артиллеристов. Лишь один из них глянул сверху вниз на стоявшего по пояс в земле Скворцова, строго прикрикнул:
— Копай, копай, папаша. Каждому своя задача!
— Глянь, какой начальник нашелся. Это я и без тебя знаю. Ты хоть шинель подбери… Рассупонился, как у тещи за столом.
Но артиллерист только дремлюще прикрыл веки, не шевельнул и рукой, и угол шинельной полы поволокся дальше по дороге к переезду.
Широнин, наблюдая за отходом частей, поторапливал взвод, чтобы до наступления сумерек отрыть хотя бы одиночные окопы. Кто знает, что принесет ночь и следующее за ней утро. А окапываться было нелегко. Набухший влагой суглинок налипал на лотки лопат, свинцово-тяжелыми пластинами приставал к подошвам сапог, и не один уже солдат, вконец изморенный, и про себя и вслух клял Гитлера, гитлеровцев и всех, кто их породил. Даже Чертенков, который в иной обстановке справился бы с такой работой за четверть, ну от силы за полчаса, сейчас только сопел и медведем ворочался в наполовину отрытом окопе, поправляя его обвалившиеся стенки.
Больше всего пришлось потрудиться отделению Болтушкина, которое окапывалось неподалеку от пруда. Вначале лопаты легко входили в верхний песчаный, еще не оттаявший грунт, но под ним оказалась заболоченная почва — очевидно, в первые летние месяцы пруд разливался и здесь. Под ногами захлюпала жижа, которую впору выбрасывать не лопатой, а черпаком. Между тем окопы здесь были крайне нужны. А что если гитлеровцы вознамерятся прорваться к переезду через сад?
Только когда потемнело, Широнин велел прекратить работу — она в основном была закончена, — выставил по сторонам шоссе боевое охранение, половину взвода отвел в подвальчик дома на отдых.
