и приобщение обывателей к таковым внушениям, повлекли бы с собою неминуемую им гибель и разорение.
«Нам известно, что некоторые соотечественники ваши теперь еще служат в войсках шведских, против вас самих вооружаются. Доселе ожидали Мы с терпением раскаяния их и покорности. Долговременное коснение их полагало уже конец ожиданию Нашему; но преклоняясь к судьбе семейств оставленных ими без призрения, Мы еще готовы принять их как, верных подданных Наших и заблуждения их навсегда изгладить из памяти Нашей, если в течении шестинедельного срока, считая со дня обнародования сего манифеста Нашего, поспешат они возвратиться. Да престанут они отныне работать чуждой власти. Да возвратятся в недра своего отечества; но да возвратятся немедленно в назначаемый срок. По прошествии оного и раскаяние их не будет уже у места.
«Верные обыватели Финляндии! Будьте тверды и непоколебимы в преданности вашей к России. Слово Наше о сохранении вас в единстве есть непреложно и Мы всегда Императорскою Нашею милостью пребудем вам благосклонны.
Но утверждая меры строгости, Император Александр желал по прежнему склонять к себе население милосердием и благодушием. За день до издания манифеста оказан был особый знак внимания к интеллигенции Финляндии; он должен был произвести более общее впечатление нежели пожалованные отдельным лицам ордена и подарки. 4-го июня Александр Павлович подписал следующий рескрипт на имя епископа Тенгстрёма, собственно как главы (проканцлера) абоского университета.
«С присоединением Финляндии к России, среди попечений обращаемых нами на важнейшие части сего нового достояния Промыслом Нам врученного, Абоский университет привлекает особенное Наше внимание.
«Храня спокойствие вообще всех обывателей Финляндии, Мы особенно желали среди самых военных действий оградить, сие ученое сословие уважением и покровительством. Намерения Наши в точности были исполнены. Чувства доверия и признательности чрез посредство ваше от Абоского университета. в свое время изъявленные, Мы приняли с особенным удовольствием.
«Ныне, когда предопределением Вышнего судьба страны, сея навсегда присоединена к Империи Российской, Мы приемлем на себя приятную обязанность пещись о сохранении и распространении сего знаменитого установления.
«В таковом расположении намерений Наших, Мы ныне же утверждаем и словом Нашим Императорским удостоверяем силу всех прав и преимуществ Абоскому Университету доселе присвоенных и ныне существующих. Сверх сего Мы поручаем вам, пригласив членов Университета, положить на мере способы какие признаете вы нужными к распространению и вящему усовершенствованию сего заведения и представить Нам на усмотрение.
«Удостоверьте при сем всех членов Университета, что пользы просвещения всегда полагали Мы в числе первых предметов Нашего попечения, в числе обязанностей сердцу Нашему драгоценнейших. Примите при сем случае особенно свидетельство Нашего к вам благоволения. Нам приятно в вас, яко начальнике духовенства Абоской Епархии, видеть ревностного блюстителя просвещения».
То было в отношении целой корпорации. Но и отдельным лицам, как выше упоминалось, готовы были оказывать милости и почести и давать награды при первом проявлении покорности. Епископы, губернаторы, бургомистры, пробсты украшались орденами и одаривались щедро. Молодым дворянам предстояло блестящее положение при дворе. Особенно же разительный пример милости был оказан одному из них Штакельбергу, обратившемуся к Императору Александру с просьбою по своему частному делу. Судя по этому примеру, чем менее умеренны были желания, тем выше их ценили и тем скорее исполняли. Был ли этот Штакельберг, тот самый адъютант Адлеркрейца, который сдался в плен на другой же день после поездки к шведским войскам русского парламентера Гагельстрёма с предложением прекратить сопротивление, или же это было другое лицо, — из документов не видно. Будучи землевладельцем в бывшей шведской, а теперь присоединенной к России части Финляндии, Штакельберг прибыл в Петербург с тем чтобы занять в банке денег на покупку имения в старой русской Финляндии. Но он желал сделать заем под залог этого самого, еще не купленного имения и полученными деньгами оплатить покупку. По условию же с продавцом залог мог состояться не ранее как через несколько месяцев. Штакельберг желал следовательно не только купить имение без денег, но и получить ссуду раньше самого залога. Условия были невозможные и государственный заемный банк отказал Штакельбергу, тем более что ему по правилам не предоставлялось производить операций с финляндскими имениями. Тогда Штакельберг обратился прямо к Императору Александру, — и не ошибся в расчете: все законные преграды рушились как по мановению волшебного жезла.
— «Нужная Штакельбергу сумма будет ему из банка отпущена; доколе же не представит он в залог имения, останется он должен за поручительством Государя Императора».
Такими выражениями гр. Румянцев дал знать гр. Буксгевдену об этой исключительной милости. Предоставлялась, следовательно, «нужная Штакельбергу» сумма без соображения с тем насколько будущее его имение по своей стоимости гарантирует заем, и из учреждения, подобных ссуд вовсе не дающего. Министр иностранных дел так комментировал этот эпизод: «милость Его Императорским Величеством оказанная тому из новых Его подданных, который первый прибег к монаршей его щедроте, должна поселить полную доверенность других, что и они во всех своих нуждах обрящут опыты отеческого Его о них попечения»[26].
Но финляндцы, должно признать, косо смотрели на любезности русского правительства. Розданные почетные награды самими награжденными принимались с сомнительным удовольствием, а в народе вызывали вовсе не двусмысленные демонстрации. Никогда, — замечает по поводу этих пожалований Ребиндер в своих мемуарах, — ни один рыцарь ни от одной красавицы не принимал орденских знаков с меньшим сознанием чести какая ему оказывалась. Было комично видеть этих новых кавалеров[27], когда они возвращались вытянув физиономии с торжественного приема, где их украсили. От друзей своих они получали не поздравления, а выражения соболезнования, ибо насколько отличия таких высоких степеней лестны и почетны сами по себе, настолько дурно выбран был повод для награждения ими. Злоба, зависть, порицание и легковерие, — все настроилось на один лад, объявляя что ордена даны в награду за измену. Лиц украшенных знаками монаршей милости называли «клеймеными». Епископ Тенгстрём признал за лучшее припрятать свои кавалерские эмблемы. Очень многие, по рассказам отца Ребиндера, бывшего на месте, грозили если не епископу, то губернатору Троилю заменить ленту веревкой.
Не особенно отзывались финляндцы и на другие заманчивые по-видимому предложения. «Молодые люди из фамилий наиболее отличнейших» решительно остались глухи к посланному чрез главнокомандующего еще в начале апреля приглашению посетить Петербург, где их ждали золотые мундиры. «До сей поры, — писал Румянцев Буксгевдену 9-го июня, — никого кроме г. Штакельберга мы здесь не видели». Да и он, как ясно из сейчас изложенного, приезжал устроить исключительно свое личное денежное дело. — «Весьма бы любопытно для меня было знать, что могло быть тому причиной?» спрашивал Румянцев. При этом он повторял, «что Его Величеству весьма было бы приятно, чтобы они
