пяти километров, отделяющих Анну от палачей, недостаточно, чтобы успокоить ее.
И то, что происходит позже, доказывает ее правоту.
Через месяц после начала учебного года, выходя из поезда, Анна видит его на платформе – вместе с дружками он сидит возле единственного выхода. Знание, открывшееся ей в торговом центре, сила маски – все это вмиг исчезает. Тело Анны застывает, мозг перегревается. Она пытается образумить себя: он ее не заметил, это точно. Она отступает к кирпичной стене, прячется за автоматом со сладостями, садится на корточки и ждет. Поезда приходят и уходят, волны пассажиров прокатываются по платформе, но Змею, кажется, нет до этого никакого дела. Он курит одну сигарету за другой и то и дело разражается хохотом, который отдается в сердце Анны. У нее затекли ноги, ей хочется в туалет. Анна думает о матери – она наверняка волнуется, и об отце – он наверняка сердится. Время от времени она осторожно выглядывает, но компания все там же, сидит, как приклеенная, и тело Анны леденеет.
Она думает об этом ненавистном ей городе, о крошечном городке, где она постоянно сталкивается со своими врагами, из-за чего почти не выходит из дома, не отваживается даже на короткую прогулку. Она начинает мечтать о том времени, когда сможет сбежать отсюда. Она пообещала себе усердно трудиться, поступить в университет и переехать хотя бы в другой департамент, а лучше – на другой конец страны, но ей всего пятнадцать с половиной лет, и все это еще так далеко и туманно. Давление на мочевой пузырь усиливается, она так долго сидела на корточках… Она стискивает бедра, пытается сдержаться, но слишком поздно, жидкость пропитывает трусики, брюки, стекает по ногам в туфли. Анна беззвучно плачет и, когда объявляют о прибытии следующего поезда, встает. Она знает, что должна сделать: покончить с этим раз и навсегда. Хоть бы не было слишком больно, хоть бы умереть на месте, поезд приближается, она хочет прыгнуть – хочет всем своим существом, всей душой, хочет этого больше всего на свете, но не может и стоит там как идиотка, как самая настоящая дура.
* * *
Ей приходится отойти в сторону, чтобы пропустить поток спешащих домой пассажиров. Платформа наконец пустеет, и Анна понимает, что осталась одна: монстры исчезли вместе с толпой.
На следующий день она меняет маршрут. Выходит на одну остановку раньше, оттуда до ее станции полчаса пешком. Если бежать со всех ног, можно уложиться в пятнадцать минут. Родители не замечают ни ее раскрасневшихся щек, ни тяжелого дыхания. Они упрекают ее в том, что она где-то болтается после школы, и отец заявляет: пусть ужинает одна, если с приятелями ей интереснее, чем дома.
Анна Лакур принимает наказание, ей все равно, главное – она нашла решение проблемы.
Когда Анна чувствовала, что трещины расползаются, пропасть увеличивается, что становится нечем дышать, она представляла себе, как Лео освободят и они встретятся, обнимутся, будут радоваться. Они будут купаться в бухтах, бродить по рынку среди прилавков с фруктами, слушать музыкантов, играющих джаз под раскидистыми пиниями.
Анна понимала, что это всего лишь уловка, она выигрывала время, чтобы не уйти под воду с головой.
Объятия и радость длились недолго. Анна увидела совсем другого Лео, не того, который семьдесят восемь дней назад вышел за порог дома и сел в полицейский фургон, да и Лео увидел мать совсем другой, не той, которую оставил на обочине дороги ошеломленной, но готовой за него сражаться. Эта перемена не была постепенной, естественной, какие происходят в любом человеке. Перемена оказалась глубокой и резкой – в них самих, в их отношениях. И в Юго.
Потребовались недели, чтобы Лео перестал складывать руки за спиной, ожидая, пока кто-нибудь откроет дверь. Недели, чтобы он перестал вскакивать, едва звякнут ключи, и начал спать всю ночь, не просыпаясь. Весь август он почти не выходит из дома, а если выходит, то засунув руки в карманы и сутулясь, нервно озирается, будто ожидая, что его вот-вот толкнут, остановят, окликнут. Воспоминания о прогулках в тюремном дворе слишком сильны. Раз или два в день он ныряет в бассейн, проплывает его, задержав дыхание, сохнет на солнце и снова уходит к себе. Он ни с кем не видится, кроме Матиса, который время от времени навещает его. От Матиса он узнает, что Тим уезжает в Лондон учиться в университете. Передавая эту новость матери, Лео говорит: «И прекрасно. Значит, я больше не увижу его мерзкую рожу».
– Точно, – коротко отзывается Анна.
Сама она больше не ходит привычными маршрутами, не заглядывает в маленький местный супермаркет, отказывается от приглашений на летние вечеринки, которые организует отец Тима, – она твердо решила избегать Аликс и Жеро. Это трогает Лео и одновременно причиняет ему боль: он видит безусловную, глубинную поддержку матери, понимает, какую жертву она приносит, но на отца, который продолжает общаться с Жеро, не сердится. Лео повзрослел, закалился. Он понимает, что поставлено на карту: личные отношения – это одно, а профессиональные – совсем другое.
Возвращение в школу в сентябре проходит без всяких проблем. Воспоминания об изоляторе не позволяют Лео забыть о том, как ему повезло, – ему дали право на ошибку. Теперь он понимает, как легко можно сломать судьбу, видит свои границы, знает, что внутри него живет зверь, которого нужно приручить. Он следит за собой, но больше не боится будущего – в отличие от матери. И это тяготит его больше всего – он видит, что она надломлена, постоянно тревожится, слабеет. В этом он винит себя. В этом и в разладе между родителями. Когда он задумывается, пытается понять, когда все рухнуло, он вспоминает встречу в офисе мэтра Хамади, сразу после освобождения, в конце июля. Расследование было почти завершено, состояние пострадавшего улучшилось, ущерб, нанесенный его здоровью, был признан значительным, но поправимым: три порванные связки, шесть месяцев на больничном. Адвокат предполагала, что Лео дадут от года до полутора лет, учитывая его характеристики и время, проведенное в предварительном заключении, – вероятно, это будет условное лишение свободы с испытательным сроком, скажем, на два года. Это показалось им справедливым, они вздохнули с облегчением, но адвокат напомнила, что еще придется выплатить компенсацию, и она будет значительной. В качестве примера она привела одно из своих бывших дел, и там в похожей ситуации ответчика обязали выплатить 45 тысяч евро.
К такому они не были готовы. Юго и Анна улыбались, прощаясь с мэтром Хамади, но по дороге домой поссорились. 45 тысяч евро! Анна уже искала способы расплатиться за Лео, ей казалось немыслимым, ужасным начинать жизнь с таким долгом. Юго был категорически против. «В чем тогда урок? В чем смысл?» – кричал он.
– Но, если уж тебе хочется, – заявил он Анне, – ты, конечно, можешь сама расплачиваться за проступки твоего сына. Продай свою долю в аптеке. Это, кстати, будет лучше всего. И для начала верни деньги моим родителям.
– Моего сына?.. Твоим родителям?.. Продать аптеку?..
Лео впервые слышит, как мать повышает голос. Она кричит, что с нее хватит, она больше не может этого выносить, все это нужно прекратить, пока не стало слишком поздно, но что такое «все это», Лео не понимает или не хочет понимать. Окна в машине опущены, но Анне, похоже, наплевать, что кто-то может ее услышать, а ведь она сама постоянно делала сыну замечания – не устраивай спектакль! – когда он в детстве плакал, упав или поцарапавшись.
Да, в тот день между его родителями что-то сломалось. И этого уже не исправить.
* * *
Теперь Анна угасает безмолвно. Борьба отнимает все силы. Куда бы она ни направилась, мир отталкивает ее. Она тратит немыслимо много времени, скрываясь от своих врагов. Ее терзает беспокойство, она боится любой оплошности, любой ошибки Лео, которая вернет его обратно в тюрьму. Страдает от огорчений Юго, от затаенной им обиды, от его уверенности, что на их семье навсегда останется печать позора. Он твердит: «Я этого не заслужил / это не я потерпел неудачу / это не из-за меня». Анна прекрасно
