понимает, что он имеет в виду. Она вспоминает день после свадьбы, когда он признался, что родители предупреждали его: будь осторожен, Юго, несмотря на внешний лоск, эта девушка из другой среды, вас ждут недопонимание, неловкие ситуации, разные представления об образовании, счастье, деньгах, успехе, это в генах.
Очевидно, они были правы. В ее мире дерутся, воруют, терпят неудачи и обманывают. От нее это перешло и к сыну, несмотря на все усилия Юго. Она уже видит, как к их семейной лодке приближается айсберг раздоров и расставаний. Анна думает о предстоящем слушании, о необходимости выступать единым семейным фронтом. Она паникует. Судорожно ищет выход, и на мгновение ей кажется, что она его находит, когда она вспоминает о предложении работы от косметической лаборатории. Она примет его, продаст свою долю в аптеке, как того требует Юго. Уедет далеко от Городка, вновь обретет свободу и безопасность, с гордо поднятой головой – лаборатория находится примерно в двадцати километрах отсюда, посреди оливковых рощ, ей больше не придется терпеть давление со стороны коварной Колин и чужие любопытные взгляды, напряжение спадет.
Но когда она звонит в лабораторию, директор говорит, что должность, к сожалению, уже занята.
– Мы договаривались вернуться к этому разговору до лета, мадам Готье, но от вас не было никаких вестей. А сейчас уже середина октября!
Она начинает рыдать прямо во время разговора. Лео, вернувшийся к обеду, застает ее в оцепенении, прислонившейся к буфету с телефоном в руке. Он спрашивает:
– Мам, с тобой все в порядке?
– Слишком поздно, – отвечает она.
Она думает о своей матери, которая умерла 15 октября. Этот день невозможно забыть по многим причинам, но особенно потому, что 15-е – ее именины, день Святой Терезы. Анна всегда задавалась вопросом, совпадение ли это или мать пыталась ей этим что-то сказать. Когда она захотела узнать точную причину смерти, ей сказали, что сердце матери просто остановилось. Может, сердце останавливается, когда уже нет ни настоящего, ни будущего? Анна чувствовала себя отчасти виноватой, она знала, что мать совершенно одна, но все равно не навещала ее. Это было не равнодушием, а необходимостью: она защищала себя, как всегда – сама, поскольку мать не могла защитить ее. Анна думает о надгробии, простой плите из серого мрамора, заказанной по телефону; сотрудник похоронного бюро предложил добавить венок неувядающих цветов – искусственных, понятное дело. Тереза Лакур хотела, чтобы ее похоронили на маленьком, унылом и продуваемом ветрами кладбище, недалеко от дома, где она прожила бо́льшую часть жизни, – а вот ее муж потребовал, чтобы его кремировали и развеяли прах в саду, скромно называвшемся «Сад памяти», где он смешался бы с прахом бездомных, нищих, неизвестных.
Анна вдруг понимает: мать надеялась, что дочь будет чаще приходить на ее могилу, чем к ней живой.
– Мам, – волнуется Лео. – Тебе нужно на воздух. Иди прогуляйся. Если хочешь, я пойду с тобой. Вот увидишь, мы справимся. Ошибки можно исправить, просто иногда на это требуется время, вот и все. У меня будет хороший год, мам. Я поступлю в ту высшую школу, как и собирался, папа сможет гордиться мной, и все будет хорошо.
Он прижимает ее к себе, целует в шею.
– Я говорила тебе, – спрашивает Анна, – что твоя бабушка умерла в день своих именин?
Когда Анне исполняется шестнадцать лет, она расцветает. Последние дефекты кожи исчезают, тело будто завершает процесс метаморфоза. Ее красота завораживает и почти пугает: темные глаза, пухлые щечки и кукольное личико все еще остаются детскими, резко контрастируя с налившейся грудью, тонкой талией и широкими бедрами. Парни становятся все смелее. Одному из них как-то удается уговорить ее пойти к нему домой вместе с компанией друзей: двух учителей нет, и нужно убить три часа до урока русского, которым заканчивается день. Парень живет в огромной квартире недалеко от школы. Анна идет вместе с ними, потому что в компании есть и девочки, и никто из них не похож на чудовище, и она видит, как им весело вместе, и смущенно думает, что и ей, наверное, тоже можно веселиться. Она идет с ними, потому что делать больше нечего, потому что в это время в общем классе для тех, у кого нет уроков, всегда полно народу, потому что на улице дождь и еще потому, что она не знает, как отказаться. Дома у того парня алкоголь и музыка. Все пьют, танцуют, поют посреди дня, она неподвижно сидит на диване, и вот он садится рядом, гладит ее по волосам, целует в щеку, он нежный, шепчет ей, что она прекрасна, и когда он запускает руку ей под блузку, он удивлен отсутствием реакции, обычно девушкам не нравится, если слишком торопишься, а в отношениях еще нет ясности. Хотя вообще-то, едва он увидел Анну, когда она впервые вошла в класс, он понял, что она другая, и ему нравится загадочность, дополняющая ее неповторимую, волнующую красоту.
Он предлагает ей пойти туда, где потише, и она соглашается. У себя в комнате он подводит ее к кровати, начинает раздевать, покрывает ее грудь поцелуями, спрашивает:
– Ты это уже делала?
– У меня это в первый раз, – отвечает она.
– Не волнуйся, я буду осторожен. Скажи, если будет больно.
Через пять минут он выходит из нее, она за все это время даже не пошевелилась, она очень старалась, но ее мысли, как всегда, куда-то ускользали.
Парень рассержен.
– Мне плевать, если ты уже это делала. Мы же в двадцатом веке живем! Но только не считай меня идиотом. Ты далеко не девственница.
– Это в первый раз, – повторяет Анна, с трудом приходя в себя.
Он качает головой, надевает штаны, застегивает ширинку, вздыхает. Что ж, ладно, в первый так в первый. И возвращается в гостиную.
Она лежит на кровати, молча разглядывая лепнину на потолке, вычурный орнамент вокруг люстры. Гнев распирает грудь, мощная, ледяная, удушающая волна гнева. Ей хочется кричать, расшвыривать мебель, срывать шторы, выдирать страницы из лежащих на столе книг, раздирать свою кожу, выцарапать себе глаза, вырвать ногти, сжечь эту квартиру, уничтожить все, все вокруг, пока весь мир не разрушится, не исчезнет, но ничего не происходит, совершенно ничего, ни звука, ни жеста, она стала герметичной, ее тело – запертая клетка, ее гнев – тигр, который не может из нее освободиться.
Наконец она встает, остальные зовут ее: «Анна, давай быстрее, шевелись, уже пора!» И она идет за ними в школу. Тот парень больше не разговаривает с ней, но она не винит его, это все из-за нее, ведь она дура.
Дорога проносится под колесами. Анна села в машину, еще не зная, куда поедет. Лео прав, ей нужно на воздух, точнее, сменить обстановку: прогулок вокруг виллы недостаточно, нужно увеличить дистанцию – и в прямом, и в переносном смысле. Она приготовила сыну обед, взяла ключи, сумку и уехала.
Сначала она едет без единой мысли в голове, бессознательно выбирает дорогу к тюрьме. На перекрестке стоят две женщины с плакатом. Анна думает: «Как же они справляются, кто делает у них уборку, кто занимается покупками, готовит еду, заботится о семье? Интересно, а ночью они спят в маленькой синей палатке, которая стоит на обочине, или уходят домой? Каждая из них живет сама по себе или они вместе?» Может, у них нет семьи, о которой нужно заботиться, а может, у каждой есть муж или друг, который занят повседневными делами, но это не приходит Анне в голову. Она сбрасывает скорость, женщины провожают ее взглядом, они видят за рулем роскошного внедорожника представительницу среднего класса, из тех, кто уверен, что знает о жизни все, и кому нет дела до их борьбы. Анне кажется, будто в спину ей вонзается топор, чувствует острую боль между лопатками и сильнее жмет на педаль газа.
В зеркале заднего вида женщины размахивают плакатом: «Вставай!».
* * *
Мимо изолятора она проезжает, превысив скорость. Она пытается разглядеть вход, но из-за низкого, слепящего октябрьского солнца видит лишь
