А ты… — ты _в_с_я, как читательница, как _д_р_у_ж_к_а, как _ж_е_н_щ_и_н_а_ — но в каком-то очень высоком значении! — безгранично дорога, _н_у_ж_н_а мне. Ты _д_а_р_о_в_а_н_а_ мне, как чудесная замена отшедшей. Пусть даже заочно. Ты оживила меня, усыпавшего. Ты вернула меня к работе. — Сейчас письмо из Берлина. Какой-то д-р Аксенов137, — пишет мне Милочка Земмеринг — мой восторженный читатель, даст лекарство от — кислотности. Его перешлют мне. Была на бегах?138 Почему — неприятно? Азарт — азартом, но _б_е_г_ красив, и можно, с билетом, любоваться. Хотя… бег хорош зимой… ах, в Москве..! Какие лошади были! Преломленно я дал в «Путях Небесных», в «Мери»… Рассказал бы тебе и об азарте… Азарт — всегда в состязании, скверно только, что при азарте — часто обман — сговор наездников, — обманывают самих лошадей! И это — _в_и_д_и_ш_ь. Твоя интуиция — частое явление в играх. «Младенцам — всегда везет». Сам не раз видал. И — в рулетке. — Ты писала: будто я не отозвался на твои письма, в которых всю душу отдавала. Нет, Олёк: я все принял в сердце, и все сохранил, но пойми же: меня таскали по исследованиям, я был умучен и — подавлен. Я ждал _к_о_н_ц_а… Я думаю, что я буду знать о _к_о_н_ц_е. Оля покойная это _с_к_а_ж_е_т. Она явится мне — _о_с_о_б_е_н_н_о_й_ и скажет. Пока — я ее не видел. К выздоровлению она является в светлом одеянии, — и этого не видел. — Бегония красива, но не _п_р_а_з_д_н_и_ч_н_о_е_ это. Не смущайся. У меня не было праздника — Дня ангела. День рождения — да, я твою фуфайку надел, — и был бодрый! И розы твои, чудесные, уже увядшие — были для меня _ж_и_в_ы_м_ приветом. Олюночка, не хлопочи о висмуте, он мне м. б. и не нужен. Болей нет. В больших дозах он хорош, как laxative[36]. Как ты чудесно описала тишину осеннего склоняющегося дня — эту вечернюю зорю в яблоневых садах! И _к_а_к_ я хотел бы быть возле тебя! Оля, я так хочу любоваться красотой творенья Его — с тобой! Мы вместе нашли бы, находили бы _в_с_е, чего одному и не приметить. Ты чудесно чутка. Оля, пиши, что и как хочешь. Лежа _п_и_ш_и_ хоть. И не надрывайся в хозяйстве. Да, и в хозяйстве есть красота… ах, когда рубят капусту! снимают яблоки! мочат антоновку!! когда хлеб пекут! когда веют! — все, все дал бы во 2 ч. «Путей». — Оля, снова возобновляются монастыри _т_а_м! Какой это _с_в_е_т! Оля, мне скоро пришлют «Под горами». Я тебе пошлю как-нибудь найду путь. О, милая, нежная, ласковая… Не забывай своего Ваника. Жив — тобой. Целую мою девочку родную. Господь с тобой, Он вернет тебе здоровье. Молюсь. Благословляю тебя. Твой всегда-всегда Ваня
[На полях: ] Как я люблю тебя, Олюночка! Как это сильно во мне и светло.
Умоляю тебя, не вздумай принимать, если знахарка что даст!
6 ч. вечера должен встать и идти на почту.
20
И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной
10. XI.42 8–30 вечера
Олюночка-золотая, только из твоего сердца могла родиться эта открытка139,— вот она, — ласточка залетная, целую ее, — _ж_и_в_о_е_ сердце твое в ней. В_с_е_ в ней: и великая любовь твоя, и мучительная тоска-тревога. Так мне понятно все это, — это же и во мне, _м_о_е. Оля, мне лучше — и _б_у_д_е_т_ лучше. Я — спокойней. Вчера немного гулял. Дни — золотые, крепкие, но мороза еще не было. В такие-то вот дни — быть бы у тебя, дышать в садах, пить крепкий настой осенний, — легкое, холодящее вино! Оно всегда бодрит меня, влечет к работе. Болей нет, но к вечеру чувствуется кислотность. Уколы «histropa» кажется, полезны, но они «о двух концах»: если делать их близко — по времени — от приемов пищи, можно остановить пищеварение — и тогда — тошнота с последствиями. Это я точно установил, и велел сестре милосердия брать не 3/4 centimètrecube[37], a 1/2 — для последних 4-х уколов. Аппетит хороший — утром и в 2 ч. — к вечеру — я довольствуюсь горячей водой с молоком и 2 сухарями с маслом. Думаю, что вес мой — во всяком случае, не падает — м. б. даже «обрастаю»… Самочувствие лучше. Крепко возьму себя в руки, буду соблюдать диету, — м. б. от мяса на время откажусь. Надо дать отдохнуть estomac[38] и проч.! — Пишу тебе в постели, поленился — не вставал сегодня. Мне покойней так. Родная моя, в целом мире — единственная! Кляну себя, что писал 29-го X140, — встревожил тебя своей «панихидой»… Но, Оля, не могу и таить от тебя — открываюсь тебе в тоске, — будто ищу у тебя защиты, _с_в_е_т_а… Прости, голубка. Я целовал, глазами-ресницами ласкал письмецо твое. Ско-лько в нем..! — слышу я за этими строчками..! И как понятно это горькое — быть на чужом веселье со своим горестным сердцем141. Олюночка, пойми же меня! Дождись меня — я _д_о_л_ж_е_н_ к тебе приехать! И, Бог поможет, — приеду. Что мне говорить — о счастье _н_е_с_б_ы_т_о_ч_н_о_м — увидеть тебя здесь? Но не жалким хотел бы встретить тебя… — и — о, как страшусь! — если ты заболеешь здесь, это будет ударом мне, — боюсь и думать, — _к_а_к_и_м! Я всегда мог бы лечь в клинику-лечебницу, хорошую, _ч_а_с_т_н_у_ю, — боюсь госпиталей! — но не хочу, это меня придавит. Ведь _в_с_е_ в моей болезни — кажется, определилось, — надо: терпение — и волю. Моя «Арина Родионовна» приходит в 8 ч. утра, уходит — часа в 3. Все мне сготовит, подаст. Стучит, возится в другой комнате, (на зиму моя огромная — «студия»? — разделена, мой «заломчик-альков» вместе с кабинетом) — и мне не так одиноко, если нет захожих. Я не умею совсем рисовать (бездарен!), но попробую дать тебе некоторое представление о моей квартире. Вот как (окна на Boileau) на запад-юго-запад[39]. Нет, как бездарно нацарапал. Будут топить, а пока — малый радиатор, есть и еще два, в запасе, на случай морозов.
Олечек, в сердце схоронил твой порыв — приехать и все мне устроить, меня устроить! Как я _с_л_ы_ш_у_ твое сердце! Как _в_и_ж_у_ — знаю _в_с_ю_ тебя, несравненная! Знаю: ты можешь сделать, и как же ценно!! Как _п_ь_ю_ нежность-любовь твою! Она меня исцелит, — только одно твое _д_в_и_ж_е_н_и_е! На коленях перед тобой, целую твои ножки. Но, Олечек, не делай этого… за тебя в тревоге! И все равно, _н_и_ч_е_г_о_ нельзя провезти, _в_с_е_ отбирает или голландская, или французская таможня. Анна Семеновна не раз
