Иван Сергеевич Шмелев
Переписка с О. А. Бредиус-Субботиной. Неизвестные редакции произведений
Том 3 (дополнительный). Часть 1
Предисловие, подготовка текста и комментарий: А. А. Голубковой, О. В. Лексиной, С. А. Мартьяновой, Л. В. Хачатурян.
* * *
«Труднейшее из искусств…»
О творчестве Ивана Сергеевича Шмелева написаны монографии, сборники статей, составлены библиографии[1]. Это немало, если понимать под творчеством не процесс создания, а только его результат — окончательный вариант произведения, оптимальный текст. Но если представить себе работу писателя как непрерывное движение, начинающееся задолго до появления первого варианта текста и не останавливающееся даже после его публикации, то об этом мы не знаем почти ничего. Почти ничего, потому что дневниковые записи, редакции, черновые варианты и большая часть литературной переписки не изданы (собственно — и не известны) и представляют собой темную подводную часть айсберга, «сверкающей вершине» которого посвящено столько литературоведческих работ. С этой точки зрения переписка с О. А. Бредиус-Субботиной, вольно или невольно, переносит вопрос о творчестве Шмелева в несколько иную плоскость: письма представляют жизнь писателя как создание текста, фиксируя замысел (упоминание о нем еще «случайно»), его развитие и изломы, переплетение с «обстоятельствами жизни», и наконец, передают нам черновые редакции — ступеньки, по которым автор шел к своим книгам.
Немалую роль сыграла здесь и личность его корреспондентки. В течение переписки, длившейся двенадцать лет, их отношения прошли несколько стадий: писателя и читательницы, писателя и его любимой, писателя и ученика, и, в завершение, — писателя и критика. В зависимости от того, к «какой» Ольге Субботиной обращался Шмелев, он наполнял письма лирикой и шуточными четверостишьями, детальным разбором классики и своих произведений, творческими планами, полемикой, иногда очень и очень резкой.
Первое произведение, отправленное И. С. Шмелевым О. А. Бредиус-Субботиной, — очерк «Свете тихий», было, скорее, завуалированным признанием. Тогда, летом — осенью 1941 г., Шмелев видит в ней героиню своих книг, будущих и, как ни парадоксально, уже написанных. Героиню «Путей небесных».
В июне 1936 г., после смерти жены, И. С. Шмелев прекращает работу над второй книгой «Путей» и безуспешно пытается найти «новую» героиню — центральный образ, к которому сходятся все сюжетные линии произведения. Осенью 1941 г. он возвращается к работе. Шмелев отправляет О. А. Бредиус-Субботиной планы романа, фрагменты глав, зарисовки. «Я написал тебя, тебя не зная, написал женщину-дитя, просветленную небесным светом, сквозящую этим светом, — и — все же, повинную греху, страстям… и — нетленную. Да, я счастлив, что предвосхитил тебя… нашел намек на тебя… и — нашел настоящую Тебя Да, Дари осложнилась. Во мне. Она теперь живет во мне живою, полною несказанной прелести!»
В декабре 1941 г. — январе 1942 г. Шмелев создает для О. А. Бредиус-Субботиной очерк «История одной души», полностью завершенное произведение, не вошедшее ни в один из сборников писателя. Параллельно она посылает ему автобиографическую «Повесть жизни». Первая часть — описание детства — представляет ее как начинающую писательницу, чей художественный мир созвучен самому Шмелеву. С этого момента он начинает раскрывать О. А. Бредиус-Субботиной секреты писательского мастерства. «Творчество словом — труднейшее из искусств. Большие поэты начинали рифмой… и, зрея, чувствовали, что мало свободы, переходили к ритму… прозой! Да, свободы больше, но… слово — тончайший из предателей. С ним — осмотрительно! В свободе можно разнуздаться. Не всегда „слово-ритм“ удавалось Пушкину. Гоголю — удалось, почти. Лермонтову тоже, лучший образец его — „Тамань“, это еще Чехов отмечал[2]. Шмелеву стало удаваться во второй половине творчества. Он познал тайну, многие ее оттенки…»[3] В 1942–1943 гг. Шмелев перепечатывает для нее, одновременно объясняя и исправляя, рассказ «Куликово поле» и главы романа «Лето Господне». Незначительная, на первый взгляд, правка возвращает Шмелева к более серьезной работе над этими произведениями.
В январе 1943 г. писатель завершает главу «Именины» и переписывает первую часть, правя и дополняя ее. В это же время (ноябрь 1942 — январь 1943) он работает над главой «Михайлов день». Несмотря на почти одновременную правку и той, и другой главы, значимость исправлений в «Михайловом дне» и в «Именинах» далеко не равноценна. Если в «Именинах» мы встречаемся в основном с немногочисленной стилистической правкой, то переработку «Михайлова дня» с полным правом можно назвать новой редакцией.
* * *
В январе 1935 г. в «Возрождении» появился очерк «День ангела» (первоначальное название главы «Михайлов день» — О. Л., Л. X.)[4], который открыл собой цикл рассказов, впоследствии составивших вторую часть романа «Лето Господне». Рассказ писался «через силу» — несмотря на болезнь и недомогание, тяжелое материальное положение вынуждало писателя много работать. 19 января 1935 г. Шмелев писал об этом И. А. Ильину: «Как вы нашли „День ангела“, писанный мною уже с головной болью, перед болезнью, почти в болезни. Мучился очень, что не сведу концов, что не выйдет у меня рассказа. Т. е. — все знал, а сил уж не было… поставить посл точку. А надо было по обещанию посылать к празд NoNo. Наконец как-то сомкнул»[5]. Помимо физического недомогания, не позволившего писателю в полной мере проработать текст рассказа для первой публикации, сама идея «Лета Господня» как цикла очерков о православных праздниках, «„очерков“ — русского благочестия»[6] — подразумевала определенный стиль повествования. В редакции 1935 г. он выглядит как воспоминание, «оглядка» пожилого человека на свое детство.
Перерыв между работой над второй и третьей частью романа был длительным — последний раз Шмелев возвращался к тексту в декабре 1939 г., когда была написана глава «Рождество». В июне 1942 г. Шмелев сообщает Ольге Бредиус-Субботиной о своем желании продолжать роман. Чтобы настроиться на работу, почувствовать «живой пульс» произведения, он перечитывал уже написанные главы. Его внимание привлек «Михайлов день»: «Ах, как я дал „зима стала“ — в очерке „Лета Господня“ — „Михайлов день“! (Именины Горкина!) Нигде так не давал зиму! Читала? Хочешь — перепишу для тебя?»[7]
Переписывая главу для Ольги Бредиус-Субботиной, И. С. Шмелев перерабатывает ее, создавая, по сути, новую редакцию. Основной акцент правки направлен на смену рассказчика в произведении. Теперь это уже не пожилой человек, вспоминающий свое детство, а маленький мальчик, с которым все происходит «здесь и сейчас»: и праздники, и радости, и скорби. Временное пространство главы перемещается из прошедшего в настоящее. Писатель снимает фрагмент, превращающий рассказ мальчика в воспоминания старика: «Где вы, спутники детских лет? Сколько любви я видел и в нашем старом, милом, простом дворе с покривившимися сараями! сколько корявых рук нежно меня ласкали, вытирали слезинки жестким, мозолистым пальцем… Ангелы охраняли вас, неотрывно ходили за вами, с вами… Пропали Ангелы?»[8] Подобную правку мы
