Но и при отсутствии заметного христианского миссионерства появлялись отступники из иудаизма в христианство – по убеждению или, по крайней мере, по своей воле, а также жертвы насильственных обращений, которые во время погрома или в иной форсмажорной ситуации предпочли не смерть за веру отцов (о них речь пойдет ниже), а жизнь и чужую веру. Откуда мы о них узнаем? Прежде всего, из дискуссий, порожденных желанием таких апостатов вернуться в иудаизм и еврейскую общину. Например, многочисленным евреям, обращенным в христианство погромщиками-крестоносцами в 1096 году, вернуться в иудаизм официально разрешил император Генрих IV, заручившись к тому же согласием папы Урбана II, проявившего удивительную мягкость в этом вопросе: как правило, церковь, осуждая насильственные крещения, тем не менее настаивала на том, чтобы их жертвы оставались в лоне церкви и не оскверняли бы своим отпадением таинства, к которым успели приобщиться.
С еврейской стороны шли не менее бурные обсуждения, как быть с апостатами, точнее, с их женами, детьми, имуществом и наследниками, а главное, как относиться к раскаявшимся отступникам, следует ли их считать евреями. Самые авторитетные раввины выступали в их защиту. Рабби Гершом Меор Га-Гола, то есть Светоч диаспоры, запрещал оскорблять раскаявшегося апостата. Рабби Шломо Ицхаки перетолковывал талмудический постулат «Израиль, даже согрешив, остается Израилем» в индивидуальном смысле, призывая в любых ситуациях считать раскаявшихся отступников полноценными евреями. Например, на вопрос: «Каково должно быть наше отношение к насильственно крещенным, которые вернулись в иудаизм? Должны ли мы воздерживаться от вина, к которому они прикасались?..» – он отвечал в своем респонсе: «Боже упаси воздерживаться от их вина и тем самым покрывать их позором. Наши мудрецы по строгости своей запрещали вино, к которому прикасался нееврей, но не запрещали вина, к которому прикасался согрешивший еврей. […] Насильственно крещенные совершили дурное деяние, потому что были на острие меча, а как только нашли возможность, поспешили вернуться в иудаизм!» Рабби Яаков Там позволял вернувшимся в иудаизм апостатам сохранить и своих брачных партнеров, если те готовы пройти гиюр. Наконец, так называемые хасидей Ашкеназ, «благочестивые Германии», группа чрезвычайно строгих моралистов XIII века, считала сам факт возвращения в еврейскую общину и ежедневную молитву достаточным покаянием. Вероятно, отношение евреев к отступникам – особенно добровольным – было довольно суровым и подозрительным, и раввины своими решениями старались его смягчить, чтобы облегчить желающим возвращение в общины, не допустить депопуляции и острых социальных конфликтов.
В редких случаях письменные свидетельства о своей перемене веры оставляли сами апостаты – в таких случаях не раскаявшиеся, конечно, а удовлетворенные сделанным выбором отступники не по принуждению, а по убеждению, готовые рассказать о своем пути к истинной вере как новым, так и бывшим единоверцам, сопровождая свой рассказ аргументами против иудаизма. Таков, например, «Диалог Петра и Моисея Иудея» Петра Альфонси, содержащий элементы автобиографии, апологии и полемики.
Петр Альфонси родился Моисеем, или Моше Сефарди, в мусульманской Уэске в 1062 году и получил хорошее образование, принятое среди еврейской элиты мусульманской Испании и включающее помимо Торы, Талмуда и иврита арабский язык, философию, а также точные и естественные науки, прежде всего математику, медицину, астрономию. В 1096 году Уэска вошла в состав Арагонского королевства, Моше стал придворным врачом при короле Альфонсо I и через десять лет крестился в день святых Петра и Павла, получив при крещении имя Петра Альфонси – в честь святого Петра и короля Альфонсо, своего патрона. Впоследствии он некоторое время жил в Англии, где служил придворным врачом короля Генриха I и учил английских ученых астрономии, переводил арабские трактаты на латынь и написал собственный трактат по астрономии. Наиболее известное его произведение – «Диалог» – было написано с целью доказать «превосходство христианской веры над всеми другими верами», используя «рациональную аргументацию и свидетельства из Писания», а также объяснить свое обращение, опровергнув досужие домыслы:
Когда стало известно иудеям, которые знали меня раньше и считали меня человеком, хорошо разбирающимся в пророческих книгах и учениях мудрецов, […] что я принял закон и веру христиан и стал одним из них, некоторые иудеи подумали, что я никогда бы такого не сделал, если бы не забыл весь стыд и не презрел Бога и его закон. Другие утверждали, будто я поступил так, поскольку не понял слова пророков и закон должным образом. Третьи приписали это тщеславию и облыжно обвинили меня в том, будто я искал мирской выгоды, полагая, что христиане правят всеми народами. С тем чтобы все могли понять мои намерения и услышать объяснения, я сочинил эту маленькую книжицу…
Среди прочего Петр Альфонси объясняет свой выход из народа Авраамова тем, что многие иудейские заповеди устарели – без иерусалимского храма их невозможно соблюдать буквально, а понимать их аллегорически евреи отказываются; что еврейская библейская экзегеза слишком буквальна и материальна; что в раввинистических преданиях Бог показан антропоморфно – он накладывает филактерии, плачет и проч. По-видимому, Альфонси еще до крещения был рационалистом и аристотельянцем и как таковой осуждал еврейский буквализм и «суеверия». Как медик, астроном, философ, он относил себя к касте ученых, вел соответствующий образ жизни, который, по-видимому, не особенно изменился после его крещения, и обращался в письмах к ученым-философам («ко всем сынам матери Церкви по Франции, являющимся учениками Аристотеля, или вскормленным молоком философии, или же прилежно занятых любым научным исследованием…»), считая, вероятно, эту грань идентичности определяющей, возможно даже более важной, нежели вероисповедание. Так и христианство он, вероятно, выбрал как религию, «единственно подобающую философу».
Диалог Моисея и Петра.
Миниатюра из рукописи XIII века
Если у интеллектуала и философа Моше-Петра крещение было рациональным выбором, то у его младшего современника Йегуды-Германа из Кельна, также описавшего историю своего обращения, путь в христианство был устлан снами, видениями и чудесами.
Йегуда бен Давид Га-Леви родился в Кельне около 1109 года. В 1129 году он крестился, приняв имя Германа, и в латинских источниках упоминается как Hermannus quondam Iudeaus – «Герман, прежде бывший иудеем». Крестившись, он вступил в молодой монашеский орден премонстрантов, который занимался, в частности, миссионерством среди славян. Со временем Герман стал настоятелем премонстрантского аббатства в Шеде. Он написал автобиографическое сочинение «Малый труд о своем обращении», где – в отличие от «Диалога» Альфонси – почти нет антииудейской полемики, зато есть сведения о реакции на его поступок семьи и еврейской общины.
История обращения начинается со сна, который Йегуда увидел в 13 лет, когда, согласно еврейской традиции, достиг совершеннолетия, и дальше много об этом сне думал, пока, наконец, не постиг его подлинный – христологический – смысл. Поначалу же юноша рассказал сон своему родственнику, и тот дал ему типично еврейское, «плотское», толкование. Йегуде приснилось, что император пригласил его в свой дворец на пир и наградил великолепными дарами. Родственник же, поскольку только «о плотском помышляют» «живущие по плоти» (Рим 8:5), интерпретировал сон так: «сказал он, что большой светящийся белый конь означает, что у меня будет благородная и красивая жена, монеты в кошеле – что я буду очень богат, пир у императора – что я буду очень уважаемым человеком среди евреев».
