целые деревенские общины, часто во главе со старейшиной или колониальным чиновником невысокого ранга, отправлялись в регулярные карательные экспедиции. На Яве тигр вообще был объявлен почти военным врагом, по отношению к которому уместны возмездие и уничтожение. Яванцы-мусульмане не видели в этом никакой проблемы: их монотеистическая религия запрещала суеверные представления о том, что в тигре живет некий дух, будь то добрый или злой. Тигр рассматривался как бестия, с которой нужно бороться. Однако идея, что тигров следует истребить полностью, возникала, похоже, нечасто. Существовала тенденция оставлять «невинных» тигров в покое. В целом немусульманское население Азии – и, вероятно, также часть мусульманского населения, находившаяся под влиянием народной культуры, – испытывало тревожные чувства, когда предпринимало действия против тигра. Об этом свидетельствует тот факт, что люди часто извинялись перед умерщвленным животным за убийство, которое было неизбежным по практическим причинам, как за своего рода цареубийство. Иногда мертвого тигра чествовали на деревенской площади как военного вождя – танцами и играми с оружием[203]. Можно увидеть определенное ментальное родство между этими обычаями и европейскими, такими как выкладывание охотничьих трофеев в соответствии с иерархией в животном царстве или сигналы рога, дифференцированные по видам животных.
Чего, похоже, почти не практиковали до начала XX века, так это продажи убитых тигров. Тигриное мясо считалось, правда, деликатесом у яванской аристократии, но не употреблялось в пищу народом. Однако, по крайней мере, из Юго-Восточной Азии почти нет свидетельств того, что тигров убивали ради шкур. Они не имели никакой ценности на внутреннем рынке. Украшение ими домов не было распространено даже среди знати. Охотничий трофей, который иногда превращался в прикроватный коврик в европейском доме, похоже, был изобретением европейцев. В начале XX века в индийских портовых городах появился туристический спрос на шкуры и даже на целые чучела тигров. Торговцы и таксидермисты часто заказывали товар у местных (не британских!) охотников. Чучела тигра были особенно популярны в США[204].
Некоторые охотники специализировались на отлове больших кошек для европейских и североамериканских зоопарков и цирков. Первым модерным зоопарком в Европе стал лондонский, открывшийся в 1828 году, за ним последовал берлинский в 1844 году (где большой отдел крупных хищников был открыт только в 1865‑м), в США зоопарки появились после 1890 года. Животных поставляло небольшое количество торговцев, объединенных в международную сеть. Иоганн Гагенбек, брат гамбургского торговца животными и владельца цирка Карла Гагенбека, который в 1907 году открыл собственный зоопарк, в 1885 году обосновался на Цейлоне в качестве зверолова, покупал там животных у местных поставщиков и сам совершал экспедиции в Индию, на Малайский полуостров и в Индонезию. Такие люди, естественно, практиковали несколько более щадящие методы охоты, но эффект их деятельность производила такой же, как и деятельность других охотников: поголовье животных сокращалось. Сам бизнес был рискованным; многие животные не выдерживали транспортировки. Но огромные торговые наценки компенсировали это. В 1870‑х годах носорога можно было купить в Восточной Африке за 160–400 марок и продать в Европе за 6000–12 000 марок. К 1887 году компания Гагенбека продала более тысячи львов и трехсот-четырехсот тигров[205].
Тигр стал самой впечатляющей жертвой вырубки лесов и завезенной из Европы страсти к охоте. Охотник-специалист в Индии, Сибири или на Суматре за свою карьеру убивал по двести и более животных; король Непала и его гости-охотники за период с 1933 по 1940 год убили 433 тигра[206]. Первые робкие попытки ограничить истребление этих животных относятся еще к колониальным временам, но эффективная охрана началась только после 1947 года, в независимой Индийской республике. Слоны получили правовую защиту раньше тигров, на Цейлоне еще в 1873 году, и времена, когда один охотник мог похвастаться убийством тысячи трехсот особей, прошли. Но использование слонов на работе, очевидно, не способствовало биологической стабильности этого вида в Азии. С другой стороны, колониальные державы положили конец использованию слонов на войне, а это был традиционный источник больших потерь поголовья этих животных в Азии.
В XIX веке охотничьи промыслы превратились в крупный бизнес, занимавший заметное место в мировой экономике. Это не было чем-то совершенно новым. Торговля пушниной была трансконтинентальным бизнесом уже в XVII веке. Она ни в коем случае не была полностью домодерной. Джон Джейкоб Астор еще в 1808 году основал свою Американскую меховую компанию, которая вскоре стала крупнейшей компанией США. Продвижение коммерциализированного охотничьего фронтира особенно сильно ударило по африканским слонам. В бурской республике Трансвааль слоновая кость была самым важным предметом экспорта, пока не началась добыча алмазов и золота. Слонов истребляли в огромных масштабах, чтобы поставлять в Европу и Америку рукоятки для ножей, бильярдные шары и клавиши для фортепиано. Только в 1860‑х годах Великобритания ежегодно импортировала 550 тонн слоновой кости из всех частей Африки, которая еще даже не была колонизирована, и из Индии. Пик африканского экспорта пришелся на 1870–1890 годы, как раз на время «гонки за Африку» между колониальными державами. В то время в Африке ежегодно убивали по 60–70 тысяч слонов. После этого экспорт (так и не ставший предметом точного статистического учета) постепенно сократился. В 1900 году Европа все еще импортировала 380 тонн слоновой кости – такой «урожай» был собран примерно с сорока тысяч слонов, туши которых в остальном не представляли никакой коммерческой ценности[207]. После того как в некоторых колониях их популяция резко сократилась или власти – в Британской империи – приняли первые и робкие меры защиты, бельгийское Свободное государство Конго осталось последним добытчиком бивней – не только местом экстремальной эксплуатации человека, но и гигантским кладбищем слонов. За период с начала XIX века до середины XX слоны исчезли в значительной части Африки: в северном поясе саванн, а также в Эфиопии и на всем юге континента. До 1920‑х годов в Африке убивали больше слонов, чем рождалось. Только в межвоенный период началось что-то похожее на эффективное сохранение вида.
Подобное можно рассказать и о многих других животных. XIX век был для всех них, не только для бизонов Северной Америки, эпохой беззащитности и массовой гибели. Носорог считался особым трофеем для европейских любителей спортивной охоты. Однако не европейский, а азиатский спрос стал (и оставался до недавнего времени) роковым для этого вида: вытяжка из его рога использовалась в мусульманском мире и на Дальнем Востоке в качестве афродизиака и покупалась по самым высоким ценам. Популярность султанов для шляп из страусиных перьев привела к разведению этой дикой африканской птицы на фермах; это хотя бы защитило ее от истребления. Во всем мире наблюдалась одна и та же картина: безжалостное насилие
