уголь[197]. Даже в тех местах, где индустриализация производства еще не была заметна, например в Индии, происходила индустриализация транспорта: железная дорога потребляла много древесины в виде шпал, и ее иногда приходилось доставлять издалека. Первые паровозы работали на дровах. В Индии еще в 1860 году около 80 процентов локомотивов работали на дровах, и только в начале нового века значительное их число перешло на уголь[198]. В такой экономически модерной стране, как Канада, и даже в США лесная промышленность (включающая крупные лесопильные заводы) долгое время была одним из секторов с самой высокой добавленной стоимостью. Некоторые из самых больших состояний в мире были заработаны на древесине.
Добавим в нашу картину еще один вариант экологического фронтира, который возник не столько в результате антропогенного разрушения, сколько в результате медленных климатических изменений. Для этого нам необходимо перенестись в Сахель – расположенную к югу от Сахары сухую саванну шириной примерно триста километров, с редкой растительностью и редкими осадками. Примерно с 1600‑х годов жизнь в этой экологической зоне протекала в условиях постоянно нарастающей засушливости. Животноводство все больше оттеснялось на юг, и вместо него приобретали все большее значение верблюды, приспособленные для жизни в этих условиях: верблюды могут прожить восемь-десять дней без приема воды и пищи, а также уверенно ходить по сыпучему песку. Таким образом, к середине XIX века возникла большая верблюжья зона (great camel zone), простирающаяся от Магриба на юг до плато Адрар. Растущая засушливость также вынудила к новым моделям смешанного отгонно-пастбищного скотоводства в соседней зоне на юге, где разводили крупный рогатый скот, коз и верблюдов. В этих условиях возник смешанный в этническом отношении пустынный фронтир: арабы, берберы и чернокожие африканские народы жили здесь вместе и обрели новую идентичность – они считали себя «белыми» в противоположность обитавшим дальше к югу чернокожим. Все более отчетливо обозначались различия между образом жизни кочевых скотоводов и оседлых земледельцев в этом регионе – в частности, различия в мобильности: те, кто перемещались верхом на верблюдах и лошадях, могли легко совершать набеги, от которых чернокожие поселяне практически не умели защищаться. Сложные отношения данничества распространялись через фронтир в обоих направлениях; зависимость южных крестьян от «белых» становилась тем больше, чем меньше последние могли обходиться сельскохозяйственной продукцией, произведенной на их собственной территории. Тем не менее существовало и большое сходство в социальной иерархии, которое в конечном итоге интегрировало эту фронтирную зону: четкое разделение между воинами и жрецами и разграничение кастовых групп. Ислам распространился по всему Сахелю как военным, так и мирным путем. Вместе с ним с севера пришло рабство, которое необычайно глубоко укоренилось, о чем свидетельствуют его остатки, сохранявшиеся в Мавритании еще во второй половине XX века[199].
Охота на крупного зверя
Еще один экологический фронтир – охотничий. В XIX веке мир все еще был полон народов-охотников: не только на Среднем Западе США, но и на Северном Ледовитом океане, в Сибири или в тропических лесах Амазонии и Центральной Африки[200]. В это же время европейцы и евроамериканцы открыли для себя новые аспекты старого занятия – охоты. То, что прежде было аристократической привилегией, превратилось в буржуазное занятие в лишенных дворянского слоя обществах Нового Света; стало оно доступным и для буржуазии в Европе – там, где буржуа искали и находили способы приобщиться к богатству и образу жизни аристократии. Охота служила символической сценой, на которой осуществлялось приближение к более высокому статусу. «Джентльмен охотится, но не каждый любитель охоты становится джентльменом» – излюбленный мотив сатириков. Новинкой стала организованная охота на экзотическую крупную дичь в таких масштабах, каких прежде достигали только ради доставки диких животных для кровавых развлечений Древнего Рима, сделавших римскую цивилизацию особенно отталкивающей для такого нетрадиционного комментатора истории, как Льюис Мамфорд[201]. В XIX веке беспрецедентное истребление крупных животных происходило совсем под другими предлогами. Первые европейские путешественники были потрясены райским изобилием и доверчивостью крупной фауны Африки, Юго-Восточной Азии или Сибири. Все изменилось, как только борьба за «цивилизацию» превратилась в борьбу с животными. Но их убивали и отлавливали в огромных количествах не только во имя поддержания колониального порядка, с точки зрения которого такое животное-личность, как тигр, не могло не выглядеть как фактическим, так и символическим бунтарем. Ловили зверей и для удовлетворения любопытства посетителей зверинцев и цирков в метрополиях Севера, и для постановки зрелищ, репрезентировавших власть белого человека над миром. Технической предпосылкой для этого послужило широкое распространение винтовок. Оно позволило азиатам и африканцам подражать истребительной практике европейцев. Однако профессия профессионального охотника на крупного зверя появилась только после распространения магазинной, то есть многозарядной винтовки, которая снизила риск остаться без патронов перед разъяренным тигром или слоном.
Во многих азиатских обществах охота на крупного зверя была королевской привилегией. Теперь, следуя европейской модели, она стала доступна и для низших слоев аристократии. В Индии охота на тигра служила укреплению союза британцев с местными князьями, который оставался необходимым для стабильности колониального правления («раджа»). Махараджа и высокопоставленный чиновник колониального правительства в принципе, наверное, мало что имели сказать друг другу, но находили общий язык как охотники на крупного зверя. Охотничьи предпочтения европейцев часто распространялись благодаря эффекту просачивания моделей поведения из высших слоев в низшие. Например, в начале XX века султан Джохора, зависимый от Британии правитель страны неподалеку от Сингапура, считался великим охотником на тигров: в его дворце было выставлено тридцать пять чучел. Однако он не перенимал охотничью традицию от своих предшественников: такой традиции не существовало. Из соображений престижа султан просто копировал поведение индийских махараджей, которые, в свою очередь, подражали британским правителям.
Аналогичным образом сельские жители стали более жестокими по отношению к крупным животным. Разумеется, между людьми и животными никогда не было райской гармонии. Тигры, например, могли терроризировать целые регионы. Люди покидали свои деревни, когда скот – самое ценное имущество сельских жителей – уже невозможно было защитить, когда сбор плодов и дров (занятие молодых девушек и старух) становился опасным или когда чрезмерное количество детей становилось жертвой хищников. Об этом известны особенно душераздирающие истории, а также литературный мотив буйвола, который защищает ребенка от хищника. Через некоторые регионы можно было проехать только с большим риском. Колонны носильщиков часто тянули за собой старую лошадь, которую приносили в жертву тигру. Еще в 1911 году на Западной Суматре было совершено нападение на почтовый дилижанс, и тигр утащил кучера в джунгли[202].
Охота на тигра была не только роскошью, но во многих случаях и необходимостью. Она существовала еще до прихода европейских колонизаторов. Иногда
