Она освободила свою руку из моей.
— Полноте, Михаил! Что вы, право! Как можно?! — голос Зои дрожал от волнения. — Да и к чему мне вас забывать?! Я не пойму совершенно, о чем вы?
— Простите великодушно! — постарался я разрядить обстановку, поняв, что своим нелепым высказыванием поставил девушку в неудобное положение. — Я не имел ввиду ничего дурного.
— Не пугайте меня, Михаил, — голос Зои звучал уже более спокойно. — Я все понимаю, война, но все же…
Она не договорила. Я обнял ее ладони своими и притянул к губам, покрывая поцелуями каждый пальчик. Девушка даже не сопротивлялась. Я посмотрел ненароком в ее глаза. Они светились теплотой и нежностью.
В этот вечер мы поклялись с Зоей, что будем неразлучны, если, конечно останемся живы. В палатку к себе я возвращался в приподнятом настроении. Я люблю и меня любит девушка. Да еще какая! Все же, прапорщик Григорьев, как здорово, что ты оказался в нужном месте и в нужный час.
Глава 14
Ехали молча.
Кони ступали почти беззвучно. Был слышен лишь шорох подков по тонкому насту, покрывшему степь ночью. Как обычно Харлампий на своем коне шел впереди, за ним мы с Авериным и позади остальные казаки. Шли в ряд, так, чтобы был виден круп впереди идущего коня. Странным образом, казаки не использовали в военных походах лошадей. Да и не каждый конь подходил для этого. Харлампий рассказывал мне как раньше, до начала гражданской войны, собирали казака на службу. Что каждый казак должен был купить не только обмундирование, но и коня. Мало того, если конь не проходил строгий отбор, то начальство могло его попросту забраковать и тогда казаку оставалось купить нового коня или его направляли на службу в пешие батальоны, называемые пластунскими.
Предрассветный утренник холодил, проникая под полы казачьей бекеши. Рогатый месяц уже не светил так ярко, как ночью, но тускнел на фоне зарождающейся зари. Сбоку послышался гортанный крик, то ли птица, то ли зверь какой. Кто его разберет. За то время, что прошло в компании урядника Казимирова, я мало мальским образом научился различать голоса степных птиц. Но этот крик был мне не знаком.
— Снова Харлампий знак подает? — спросил я, стараясь как можно тише, Аверина.
— Сплюшка, — также тихо отозвался подпоручик.
Я так и не смог понять, о чем говорил мой командир, но переспрашивать не стал, боясь показать свое незнание. Чуть позже Харлампий объяснил мне, что таким смешным именем нарекли степную сову.
— Да, прапорщик Григорьев, — подумал я с укоризной на самого себя. — Мало иметь на плечах погоны, нужно еще многому учиться. Это тебе не устав комсомольской организации зубрить. Здесь жизнь во всей своей красе. Настоящая, без надуманности и ненужных идеалов. И познать эту жизнь стоит большого труда.
— Ваше бродь, — раздался голос урядника Казимирова. Пар, будто дух какой-то, выходил из его рта при каждом слове. — Дорога прямехонько в ту станицу ведет, помните?
— Да как такое забудешь! — ответил Аверин и тут же добавил. — Ход твоих мыслей уловил.
— Там хутор не далече. У родственников жинки моей хата там, хозяйство большое, — тут Казимиров замолчал на секунду. — Было, по всей видимости.
— А, если лаконичнее, — буркнул Аверин.
— Так… — продолжил было урядник, но подпоручик не дал ему договорить.
— Можно, Харлампий! За одним и станицу проверим. Мало ли что.
— Слухаю!
— Ну как, Михаил Степанович, — Аверин полуобернулся ко мне. — Не против заглянуть на огонек к родственникам нашего урядника? Шурпы вряд ли отведаем, но вот козьим молоком и брынзой, уверен, угостят.
Слово брынза для меня было смутно знакомым, далеким, но чисто интуитивно я догадался, что раз молоко козье, то, по всей вероятности, из него готовят какой-то продукт, который носит название брынза. Как-то раз, в будущей жизни, мама приносила непонятную желтую субстанцию, похожую на сыр, но таковым не являвшимся, так как мне показался вкус необычно сладковатым.
На мой вопрос:
— Что это?
Мать ответила уклончиво. А, когда я всё же настоял на ответе, выпалила:
— Скажу, а ты есть не станешь!
— Стану! Стану! — поспешно заверил я, так как непонятное лакомство мне понравилось.
— Это коровье вымя!
Она долго хохотала над моим вытянутым лицом. Говорила, что я городской, и это звучало, как ругательство, но вымя я больше не ел.
Сейчас, я был открыт для новых вкусов.
— Я только «за», — живо отозвался я.
Аверин как-то пристально посмотрел на меня и произнес фразу, от которой пробежал холодок по спине похлеще чем от морозного, осеннего утренника:
— Вы, прапорщик, прям как на голосовании у большевиков. «За»-«против»
— Помилуйте, Михаил Иванович, какие большевики? — произнес я довольно серьезным тоном. — Господь с вами! — И я перекрестился.
— Эта болезнь, Михаил Степанович, а иначе как это назвать, весьма заразна, — назидательным тоном сказал Аверин. — Мой совет, сторонитесь ее. Как можно дальше держитесь.
— Помилуйте, господин подпоручик, — ответил я. — И в мыслях не было.
