бросила Сашу один на один с его жаждой и болью.
В глазах ведьмы полыхал ликующий огонь, она с вызовом подняла подбородок, встречая его ярость насмешкой. И это рвало остатки благоразумия. Бросок вперед, тонкая шея под рукой и удар в дровянку. Такой сильный, что верхние поленья выскочили с положенной груды, та обещала опрокинуться и похоронить под собой их обоих. Плевать.
Чернава ошарашенно моргнула, расцарапывая сжимающую шею руку.
– Убирай. Сейчас же сними всю ту мерзость, что ты на меня навела. Убирай, говорю! – Приподнял за глотку и встряхнул. Клацнули друг о друга ведьмины зубы, голова запрокинулась. И где-то на грани сознания замаячил страх. Страх, что он сейчас просто свернет ей шею.
Голос Чернавы напомнил гадючье шипение, слова перемежались с кашлем:
– Не знать тебе покоя, Бестужев. Коли уважать силу не можешь, не сгибаешься, когда положено – она тебя перемелет. Ни одна девка мира не сумеет унять этот огонь. Пока жива твоя Смоль, маяться тебе на белом свете.
Капкан захлопнулся. Он обречен, а значит, и ведьме жить незачем. Под рукой билась яремная вена – тонкий пульс касался ладони. И неожиданно что-то изменилось – Чернава взяла себя в руки. Удар собственного сердца, за ним другой, и зажало. Скрутило так, что пальцы разжались сами, и Саша плашмя упал на землю, ударился виском о кучу дров, прижимая руки к грудине. Каждый толчок качал не кровь – лаву, плавил вены, пузырился под кожей.
Он зарычал, зарываясь носом в траву, прижимая колени к брюху. Словно побитый жизнью пес. Ведьма упала на колени рядом, зашлась диким кашлем, все терла и терла красные следы на шее. Он надеялся, что она сдохнет раньше. Не срослось.
– Я доберусь до тебя, Чернава. – Бестужев учился дышать заново, но злость позволяла выталкивать слова изнутри. Обещание.
«Убей меня сейчас или исчезни сама, пусть пройдет. Господи, пожалуйста, это просто невозможно вынести».
Она поднялась и закашляла. В голосе больше не было чарующей нежности, он напоминал воронье карканье. Пока клещи на сердце начинали разжиматься, ведьма неспешным шагом похромала к двери.
– А что изменишь, желторотик? Сдохну я, а сила моя дальше пойдет. И понесет вперед твое проклятие. Молись, чтобы Катя твоей оказалась или померла. Коли нет – судьба твоя жалкая и одинокая.
Дверь захлопнулась, скрипнул засов, Саша поднялся на четвереньки. Стылый воздух шевелил взмокшие от пота волосы, бил ими в глаза. А внутри холод. Пожирающее отчаяние разверзло свою пасть и сладко откусывало от него по куску, по сантиметру.
– Нет… – Хриплый шепот, наполненный ужасом.
Дрожащий, перерастающий в глухой обреченный вой. Руки в локтях подогнулись, он снова упал, нищенски скуля в сжатые у висков кулаки. Слезы скользили из углов глаз, обрывались крупными каплями у виска, с носа, падали в траву.
На анализ ситуации не было никаких сил. Голые факты огромными камнями лупили по голове, ломали в крошево кости черепа. Его тяга к Смоль ненормальная. Нормальные настолько не чувствуют. И самое страшное, что это никак не исправить.
Глава 9
Этот день был последним из светлых. Если бы Бестужева спросили, в какой день он захотел бы умереть – Саша выбрал бы этот. Счастливый, яркий, пропитанный беззаботным хохотом Смоль и возмущенными воплями Елизарова.
Если бы Бестужев мог стереть все, что последует дальше, из памяти – он бы, не задумываясь, стер. Перечеркнул толстой темной линией и никогда к этому не возвращался. Потому что после этого дня жизнь разломилась на две части. Во второй Саша находиться не желал, как и что-то помнить. Потому что это не просто ломало – выкручивало и сводило с ума.
Почти на неделю они забыли о походе к моровым избам – шесть светлых солнечных дней.
Елизарову после болот стало значительно хуже, и Смоль решительно взялась за его лечение. Повесила на подвал широченный ржавый замок, одолженный у кого-то из деревенских. Спрятала ключи. Славик бунтовал, требовал народного лечения с перцем и самогоном, а затем заходился в тяжелом кашле и сдавался. На второй день трезвой и мрачной жизни он принялся принимать антибиотик, не забывая втихую рыскать по Катиным вещам в поиске проклятого ключа. Не терял надежду вернуться к загульно-алкогольному образу жизни. А Смоль, словно примерная курица-наседка, кипятила в печи воду и, не имея жалости, парила тому ноги, таскала порошок горчицы, который местные отдавали едва ли не задаром. Ломала ветки малины и заваривала с медом – аптечка их была слишком скудна, от кашля сироп Елизарову не помог. И он плевался, хрипел и вопил, выдергивая ужасающе алые ноги из таза, проклинал несгибаемую Смоль. Катя лишь жала костлявыми плечами и повторяла круг за кругом. На пятый день их разбудил не хриплый заходящийся кашель, а мышкующий кот. Организм Славика вернулся к нормальной работе.
У Бестужева с ней не клеилось – девчонка продолжала стрелять в него настороженным взглядом исподлобья и осуждающе сжимала свои чертовски привлекательные губы, когда он делал шаг вперед. По крайней мере, они прекратили грызться. Временное затишье позволило Саше обдумать западню, в которой он увяз не по глотку – по самую макушку. И происходящее показалось не таким отчаянно ужасным: с кем ему будет проще, как не со Смоль? Может, со временем он сможет усмирить свою жажду, научится забывать про нее. Может, найдет подход к Чернаве, одиноко стоящей под холмом каждый вечер.
Рано или поздно все закончится. Саша окажется в выигрыше в любом случае. Возьмет он Смоль или нет.
Они уедут из этого проклятого места, и все наладится. Образумится.
А пока ребята расстелили широкий плед на песчаном берегу озера. Набрали с собой засолок, варенья и пышного, прямо из печи Беляса, хлеба. Работа на свежем воздухе шла бодрее, они зачитывали отрывки текста друг друга, смеялись, подначивали, исправляли ошибки. Смоль пристроилась на широком стволе растущей над водой ивы, дразняще махала кроссовками в миллиметре от водной глади, но обувь не мочила. В паре метров от них у тростника резвилось семейство выдр – детеныши верещали, цеплялись за пузо матери, проплывающей рядом на спине. Вскарабкивались и игриво кусали ее за щеки. Самка всепрощающе щурилась и прижимала их лапами к себе.
В честь последнего дня их вялотекущей прокрастинации Смоль сжалилась и открыла подвал, позволяя Славику вытянуть трехлитровую банку сливовой настойки. Тело было расслабленно, мир отливал теплыми красками и был к ним открыт, снисходителен. Солнце грело изголодавшуюся по теплу землю.
Саша запрокидывал голову и хохотал, громогласно, пока не начинало саднить горло. Довольный возмущенными воплями Гавриловой, жизнерадостно склабился Славик. И звонко смеялась Смоль, болтая тонкими ногами над водой.
Они еще долго сидели на берегу, подставляли лица мягким солнечным лучам, подкармливали смелых наивных выдрят рыбными консервами в масле. В
